Копылова Полина - Святая, Чужая, Суженая (= Пленница Тамплиера)
Полина Копылова
СВЯТАЯ, ЧУЖАЯ, СУЖЕНАЯ
(журн.название "Пленница тамплиера")
Повесть
Пустой большак огибал пологие холмы, как высохшее русло. Судия Бреон
помнил такие со времен Первого Похода. Он поймал себя на том, что ждет
чуда; боясь радоваться, строго поджал губы: чудо - не подарок, не праздник
и не счастливый случай, чтобы его ждать или предполагать. Но волнение не
слабло. Что за мальчишество в тридцать-то пять лет, после двух Походов,
возведения в сан Судии и десяти лет законного брака?
Этельгард, верно, уже в пределе замка своей матушки: едет шагом - спешить
некуда, и беседует с наперсницей. О чем бы? Тут он устыдился своего
желания знать, и вернулся к мыслям о том, что ему было поручено.
В донжоне - у самого цоколя - приготовлено узилище - холодное, но сухое.
Зимой туда можно поставить жаровню, летом сойдет и так. Постель - сенник и
войлоки. Здесь же стол и скамья - чтобы есть не с пола и не с колен. Еда -
с поварни замка. Для умывания и оправки подавать будет стражник. Одежду
стирать и чинить - вместе с холопьей. Возможно, будут и поблажки, если
заложница окажется смирной. А если нет - пригодится ножная цепь: ее
укоротят на столько звеньев, сколько потребуется для укрощения ШъяЛмы,
возлюбленной ШъяГшу, Снежного Тигра Гор. Ее прибытия он и ожидал на
надвратной башне своего родового замка.
Конвойный отряд приближался ходкой рысью. Блестели шлемы, сверкали копья,
облачной белизной сияли кот д'арм, меченые у сердца крестом. Едва стало
возможно разглядеть лица, он высоко вскинул правую руку, приветствуя
братьев по вере и оружию.
Въехали. Воины спешивались и кланялись; он принимал поклоны коротким
кивком, глядя поверх макушек на кожаный возок. Возок был зашит. Внутри
было тихо. Внутри было лихо. Судия Бреон невольно положил ладонь на
рукоять меча. И возок стали распарывать.
Дратва поддавалась ножу с тугим треском. Наконец, сверху донизу разошлась
черная прореха, и в ноздри Судии ударила густая вонь - он аж переступил
назад. Так воняло дерьмо и заживо гниющее мясо пленных горцев, которых они
гоняли рыть землю и громоздить валуны вокруг зимнего стана в Первом
походе. Так пахли их собственные нечистоты и плоть - когда во Втором
походе раненых и покалеченных оказалось больше, чем здоровых, но ни у кого
не поднималась рука нанести страдальцам "удар милосердия", и они, лежа на
мокрой осенней земле, голосили и скулили, забыв молитвы. Лишь потом был
изобретен особый усыпляющий яд...
Двое воинов, сморщась, рывком вывернули из возка тюк лохмотьев. Стиснув
рот, сощурившись, Бреон нагнулся и толчком рук перевернул его. Звякнуло
железо; тюк со стоном обратился в шелудивую оборванку. Ее руки и ноги были
скованы. Судия онемел от ярости; потом с усилием разжал губы:
- Что вы мне привезли?
"Братья" понуро молчали.
- Это заложница. Заложниц полагается содержать пристойным образом. Вы
превратили ее в грязную бессмысленную скотину. Кроме того, судя по всему,
она больна. А ну как она умрет?! - голос Судии язвил теплый воздух
остриями льда. Хмурые воины хорошо знали цену его словам - многие лица
покрыла бледность. Бреон этого не видел. Пересилив тошноту, он склонился
над женщиной, потом и вовсе опустился на колени. Липкое от сошедших потов,
словно бы смятое лицо. Возле глаз черно. Черен и рот.
- Раскуйте быстро! Сколько времени она была в возке?
- Три седмицы...
Едва стали возиться с оковами, она дернулась всем телом, и разлепила веки.
Судия встретил бессмысленный взгляд и сообразил, что может не знать
