Копылова Полина - Virago
Полина Копылова
VIRAGO
Луна, как паломница, бьется в экстазе.
Мы падаем, штурман. Тяжелой уздой
Нас тянет под воду без видимой связи
С попыткой полета над этой водой.
А помните, штурман, как мы обнимались,
Над дельтой стремясь вопреки маякам,
Мы падаем в воду и самую малость
Жалеем, что вряд ли увидимся там.
Опомнитесь, штурман, я знаю, я вижу,
Мы с вами счастливей не будем нигде,
И падая в воду, становимся ближе,
Нежнее и ближе в глубокой воде.
Евгения Голосова, "Летучий корабль"
ДЕНЬ ПЕРВЫЙ
В КОТОРЫЙ ПО КРАЙНЕЙ МЕРЕ ДВА СООТЕЧЕСТВЕННИКА МОНЫ АЛЕССАНДРИНЫ НЕВЗНАЧАЙ
ОТМЕЧАЮТ ДЛЯ СЕБЯ ДВОЙСТВЕННОСТЬ ЕЕ ПРИРОДЫ.
- Вот вам и Кастилия, мона Алессандрина, - сказал капитан. Поименованная
моной Алессандриной подтянула к горлу меховые края очень широкого, очень
теплого плаща, и скривила самый уголок рта. По этой ухмылке нельзя было
понять, как показалась ей Кастилия, но капитану не это было важно. Важно
ему было хоть что-то сказать молодой и знатной даме, вышедшей поутру на
палубу его галеры - иначе он уронил бы себя в собственных глазах.
Шел первый рассветный час. По зимнему времени вокруг было серо и сыро.
Туман сползал по низким берегам к воде. Беленые известью ограды нечастых
подворий тонули в дыму, и воздух изрядно горчил.
- К полудню прибудем, - сказал капитан, полагая, что исчерпал себя, как
собеседника, полностью.
Мона Алессандрина на продолжении беседы как будто и не настаивала. Она
даже отступила на полшага от капитана, давая тому понять, что он волен
хоть вовсе уйти, повернувшись к ней широкой спиной.
Капитан не уходил. В его командах сейчас не было никакой нужды, с рулем
справлялся помощник. Так что он остался возле моны Алессандрины и
уставился на серую струистую гладь, казавшуюся наклоненной в сторону уже
далекого моря, так что чернобокая галера словно бы взбиралась по реке,
ровно выгребая рядами весел - по два с каждого борта. В промежутках меж
всплесками слышно было, как над туго свернутым парусом и "вороньим
гнездом" лениво хлопает отсыревший флаг со львами св. Марка.
Комкая рукой в очень узкой перчатке край капюшона, мона Алессандрина
думала, и чем далее, тем более удручалась беспорядком в своих мыслях.
Мыслей было слишком много, и все о разном, ибо впереди ждали и мессер
Федерико, посол венецейский при кастильском дворе, и сам двор кастильский,
с королем, королевой и грандами, и дела при этом дворе. А дел этих
окаянных не сделаешь, не разузнав до тонкостей того, о чем принято не
говорить, но догадываться. Мысли всю ночь не давали ей покою, и на палубу
она поднялась ни свет, ни заря, чтобы подышать свежим ветром и посмотреть
на бегущую воду. Но вода скользила под борта, уже как черное с прозеленью
масло, и под веслами плескалась приглушенно, словно боясь разбудить спящую
сушу, а вместо ветра был горький на вкус туман.
- Знаете, мона, отчего здесь такой горький воздух? - неожиданно для себя
нарушил молчание капитан, и тут же объяснил: - это, говорят, оттого, что
по всей Кастилии жгут на кострах еретиков.
- Паленое пахнет иначе, мессер капитан, - серьезно отозвалась мона
Алессандрина, - если бы пахло паленым так сильно, как пахнет сейчас дымом,
нам пришлось бы завязать лица мокрым.
- Мона Алессандрина, вы были свидетельницей сожжения?
- В моем имении сгорел свинарник.
Капитан поперхнулся и заслонил смеющийся рот кулаком.
- Говорят, здесь любят смотреть, как жгут, и лица себе не завязывают.
- Говорят, московиты любят всем на потеху бороться с медведем. У каждого
свой вк
