Корабельников Олег - Облачко Над Головой
Олег Корабельников
ОБЛАЧКО НАД ГОЛОВОЙ
Оленев сидел на переднем сиденье, расслабившись, прикрыв глаза, слышал,
не прислушиваясь, разговоры тех, кто был сзади, а чтобы ни о чем не думать,
напевал мысленно тягучую мелодию без слов, что-то восточное, размягченное
до бесформенности, повторяющиеся звуки: а-а-о-о-а-а, первая октава, вторая,
и снова первая; в уме это давалось легко и наверняка он был бы великим
певцом, если бы кто-нибудь смог его услышать.
И все это было, в какое-то время, помеченное на календарях и стрелками
часов, и вот, нет уже всего этого, а если и осталось что-то, то лишь
память, изменчивая и лицемерная, а если и уцелело нечто от того, что
принято называть прошлым, то лишь следствия, вырастающие из причин, корень
которых там, в неопределенном времени, потерянном и полузабытом.)
И вот, машина легко катила по утренним улицам, еще не светло, еще
туманно, и легкая поземка перебегает дорогу, и уличные фонари блекнут, и
снег кружится вокруг них, как рой бабочек.
В мелодию то и дело встревали разные мысли, или просто картинки и
голоса, тогда он закуривал и увеличивал громкость звучания до предела. Он
называл это утренней гимнастикой, очищением от шелухи: ни о чем не думать,
ничего не желать, ни к чему не стремиться. Его научил этому Вася, фельдшер,
и простое средство это и в самом деле помогало, потому что через несколько
минут, возможно, придется сжимать время в тугой комок, нужна будет быстрота
реакции, свежесть мыслей и непредвзятость мнений.
Не как цепь разрозненных явлений, а как неделимое целое, где живое
перетекает в мертвое, а мертвецы оживают и приходят к живым с расширенными
зрачками, свидетельствуя о том, чему нет названий в земных языках.)
Оленев сам придумал эту бесконечную мелодию. Пески до горизонта, куст
саксаула, след варана, ни облачка в небе, только ветер поет в барханах:
а-о-а-о:
- Приехали, - сказал водитель, заглушил двигатель и сразу же развалился
поудобнее, намереваясь подремать.
Хлопнула дверь в салоне, это выходили ребята, вышел и Оленев, поежился
на ветру и, выключив свою песню, посмотрел прямо перед собой. У высокого
дома, прямо на тротуаре, лицом вверх лежал человек, сложив руки на груди,
и молча смотрел в небо. Фельдшеры, Вася и Женя, уже склонились над ним и
спрашивали о чем-то, и наскоро ощупывали легкими движениями карманников.
И вот, это был первый за дежурство. Его заперла жена, и он стал
спускаться с балкона по бельевой веревке, оборвался и упал на спину, и
терпеливо ждал, когда приедут.
-Везунчик, - сказал Оленев, - ничего не сломал. Везет ведь, а?
- Альпинист, - сказал Женя и подняли человека, уложили его на носилки и
отнесли в машину, где ровно гудели обогреватели и даже пар не шел изо рта.
И Оленев, убедившись, что больному ничего не грозит, снова отключился и
запел мысленно свою песню.
Они отдали его на попечение приемного покоя, Оленев вызвал по рации
центральную станцию и сообщил, что они свободны. Так и сказал: реанимация
свободна.
А в ответ ему назвали, сквозь треск и шепоток помех, новый адрес и
вкратце - что там случилось. А случилось там вот что: трое детей
отравились чем-то и состояние их угрожающее.
(:А если и осталось что-то, то вот оно, можно увидеть и потрогать, и
убедиться в том, что ничто не умирает, а просто превращается из причины в
следствие.
И нет смысла искать утраченное, ибо ничто не умерло, не погибло, не
исчезло навсегда, а лишь изменило обличье, и семя становится деревом, и
головастик - лягушкой, и куколка - баб
