Короленко Владимир Галактионович - Соколинец
Владимир Короленко
Соколинец
ИЗ РАССКАЗОВ О БРОДЯГАХ
I
...Мой сожитель уехал. Мне приходилось ночевать одному в нашей юрте.
Не работалось; я не зажигал огня и, полулежа на своей постели,
незаметно отдавался тяжелым впечатлениям молчания и мрака, пока короткий
северный день угасал среди холодного тумана. Последние слабые лучи понемногу
уходили сквозь льдины окон из небольшой юрты; густая тьма выползала из
углов, заволакивала наклонные стены, которые, казалось, все плотнее
сдвигаются над головой. Несколько времени маячили еще в глазах очертания
стоявшего в середине юрты громадного камелька. Казалось, неуклюжий пенат
якутского жилья простирает навстречу тьме широко раздвинутые руки, точно в
молчаливой борьбе... Но вот и эти смутные очертания исчезли... Тьма!..
Только в трех местах тихо мерцали расплывчатые фосфорические пятна; это
снаружи сквозь оконные льдины тускло заглядывал в юрту мертвящий якутский
мороз.
Минуты, часы безмолвною чередой пробегали над моею головой, и я
спохватился, как незаметно подкрался тот роковой час, когда тоска так
властно овладевает сердцем, когда "чужая сторона" враждебно веет на него
всем своим мраком и холодом, когда перед встревоженным воображением грозно
встают неизмеримою, неодолимою далью все эти горы, леса, бесконечные степи,
которые залегли между тобой и всем дорогим, далеким, потерянным, что так
неотступно манит к себе и что, в этот час, как будто совсем исчезает из
виду, рея в сумрачной дали слабым угасающим огоньком умирающей надежды... А
подавленное, но все же неотвязное горе, спрятанное далеко-далеко, в глубине
сердца, смело подымет теперь зловещую голову и, среди мертвого затишья во
мраке, так явственно шепчет ужасные роковые слова: "навсегда... в этом
гробу, навсегда!.."
Легкий, ласковый визг, донесшийся до меня с плоской крыши сквозь трубу
камелька, вывел меня из тяжелого оцепенения. Это умный друг, верный пес
Цербер, продрогший на своем сторожевом посту, спрашивал, что со мною и
почему в такой страшный мороз я не зажигаю огня.
Я отряхнулся, почувствовал, что изнемогаю в борьбе с молчанием и
мраком, и решился прибегнуть к спасительному средству, которое было тут же
под руками. Средство это -- бог юрты, могучий огонь.
У якутов по зимам никогда не прекращается топка, и потому у них нет
приспособлений для закрывания трубы. Мы кое-как приладили эти
приспособления, наша труба закрывалась снаружи, и каждый раз для этого
приходилось взбираться на плоскую крышу юрты.
Я взошел на нее по ступенькам, протоптанным в снегу, которым юрта была
закидана доверху. Наше жилье стояло на краю слободы, в некотором
отдалении... Обыкновенно с нашей крыши можно было видеть всю небольшую
равнину и замыкавшие ее горы, и огни слободских юрт, в которых жили давно
объякутившиеся потомки русских поселенцев и, частью, ссыльные татары. Но
теперь все это потонуло в сером, холодном, непроницаемом для глаз тумане.
Туман стоял неподвижно, выжатый из воздуха сорокаградусным морозом, и все
тяжелее налегал на примолкшую землю; всюду взгляд упирался в бесформенную,
безжизненную серую массу, и только вверху, прямо над головой, где-то далеко,
далеко висела одинокая звезда, пронизывавшая холодную пелену острым лучом.
А вокруг все замерло. Горный берег реки, бедные юрты селения, небольшая
церковь, снежная гладь лугов, темная полоса тайги -- все погрузилось в
безбрежное туманное море. Крыша юрты, с ее грубо сколоченною из глины
трубой, на которой я стоял с прижимавшеюся к моим ногам собак
