Кощеев Л - О Возвращениях
Л. Кощеев
О возвращениях
Это была не любовь, а нечто гораздо более серьезное - совсем другое,
недоступное поэтам. Любовь возникает из случайности или совпадения, и потому
её неотступно сопровождает чарующая необязательность. Даже самая жаркая
страсть всегда помнит, что она обязана своим появлением какой-нибудь сущей
безделице, и потому она никогда не настаивает на своем существовании, уходя
столь же легко, столь же случайно, как и пришла. Влюбленный может принести
цветы сегодня, может завтра, а может не принести вообще - это его дело, от
которого ничто в мире не зависит.
В мире побегов и измен случайность имеет иной знак, будучи возможной - и
наиболее вероятной! - причиной провала. Рождаясь в силу свинцовой
необходимости, побеги больше всего ненавидят случайности, всячески пытаясь
изгнать их из своего мира. Только постороннему (причем весьма наивному!)
взгляду кажется, что бывают случайные связи, а побеги случаются из
сиюминутного порыва или по досадному недосмотру - на самом деле это ткань
жизни рвется под неудержимым напором, который прокладывает путь по малейшим
трещинам. Потому побеги неотвратимы и неостановимы, их невозможно выбросить
из жизни или заставить довольствоваться малым. Чем дальше, тем больше побег
приобретает внутреннюю инерцию, уже не зависящую от породивших его причин:
упрямая подготовка и яростный бег не могут закончиться просто так, ничем, и
каждая преодоленная преграда на пути становится дополнительной причиной
преодолеть следующую.
Она это чувствовала, хотя и не ведала и десятой доли пути, который он
прошел для встречи с ней. Hо она чувствовала, как запорошены пылью его
волосы, и это ощущение пугало её. Пылкое соблазнение напоминало, скорее,
методичный инструктаж ("А вечером мы возьмем шампанского и поднимемся в
номер. Hами овладеет страсть. Безумная страсть - да, так будет точнее"), и
она сдалась этому каменному шагу без боя и кокетства - впервые в жизни!
Организованный им праздник был несокрушимо прекрасен, он сам безукоризненно
очарователен - но когда они наконец очутились совсем одни, им вдруг овладело
тоскливое ощущение того, что вот сейчас-то его хитроумная конструкция и
обвалится. Он вдруг предался восхищенному созерцанию площади за окном,
призывая её разделить эту радость, и тогда ей, немало досадуя, пришлось
самой решить, какую радость они будут делить. В другой раз ухудшение погоды
вызвало в нём ярость, едва ли не первобытную: ему опять показалось, что всё
проиграно; и она, без труда доказав ему обратное, внутренне содрогнулась,
представив, что было бы, если бы она и впрямь по какой-то причине не
присудила бы ему победы.
Её плечи не в силах были вынести такого напора, такой усталости и таких
сомнений. Она начинала бояться, что в ней попросту нет того, к чему он
стремится и чего ищет, что она не стоит тех усилий, которые он затратил на
пути к ней. Она подозревала, что в мире вообще нет ничего, что могло бы
насытить, впитать его напор, и потому он обречен лететь всё дальше, лететь
всю жизнь.
Когда я стану умнее, думал он, стоя спустя несколько дней на той же
платформе. Люди вокруг несли чемоданы, отправлялись поезда, перемещались
миры, но он, впервые за много месяцев, оставался недвижен. Следовало бы и
раньше понять, что удачные побеги отличаются от неудавшихся немногим: что из
тех, что из других приходится возвращаться.
Впрочем, очень скоро он понял, что его вывод неверен: удачные побеги
делают нас беглецами навсегда, словно бы исполняются наши сокровенны
