Кржижановский Сигизмунд Доминикович - Состязание Певцов
Сигизмунд Доминикович Кржижановский
Состязание певцов
1
Чайник, стоявший на желтых язычках греца, запел не сразу. Может быть,
потому, что ему незачем было опережать сверчка. Сверчков, как известно, в
щелях московских комнат не водится. Да и вместо печей - все больше витое
железо калориферов. Торопиться чайнику было не к чему.
Сперва он завел слегка в нос - точнее, в чуть поддымленный
эмалированный носик,- раскачиваясь на двух сиповатых нотах, затем
скользящим портаменто перенесся на высочайший, тонкой нитью сматывающийся в
воздух, звук.
- Ого, да он у тебя с пением. Ишь как забирает. Но только вот у меня
есть старый чайник: с виду так, не слишком казист, а твоего перепоет.
- Ну, это еще неизвестно.
- Вот охота человеку спорить. Твой гнутонос с сипинкой. Разве не
слышишь? А у моего старичишки,- еще от покойной тетки он мне достался,-
голос, как стеклышко. С ноты на ноту как по лесенке. И откуда такое в
бездушной вещи берется? Не поймешь. Говорят, от трещинки. Да приходи, дам
послушать. Иной раз, как паром его расшевелит, поет и крышечкой
призванивает. Твоему так не вытянуть. Куда...
- Мой тоже иногда с коленцами умеет. А впрочем, стоит ли о таком
вздоре...
И хозяин несколько обиженно снял чайник с огня и наклонил его над
стаканом.
Гость сидел, не отвечая и не придвигая стакана. Брови его слегка
поднялись кверху. Казалось, он всматривается в какую-то еще не совсем ясную
мысль. Затем:
- Послушай, брат, вот что я придумал...
2
Штепсель поставил лампу на полусвечность. Публика и судьи сидели
полукружьем у затененных стен. В центре - желтоязыкая керосинка. Рядом с
ней - шестью носами кверху - шесть состязающихся чайников. Председатель
позвонил ложечкой о край пустого стакана:
- Товарищи, мы живем во времена далеко не диккенсовские. Еще недавно
нашим барабанным перепонкам эпохой были предложены орудийные канонады. Но
так случилось, что сейчас вот нам позволено заслушать шелестиное пение
чайничковых горл. Катастрофы и уюты, очевидно, стоят в очереди к бытию. Но
я не намерен расфилософствоваливать повестку дня. Точнее - повестку
сумерек. Жюри избрано: Анна Александровна, товарищ... простите,
запамятовал, ах да, Годяев и ваш покорный слуга. Слово предоставляется
голубому чайнику с прорыжиной на боку. Прощу вас.
Хозяйка чайника, дама с зябким лицом, отбросив концы пестрой
тедженской шали от плеч, нагнулась к круглорукому чинному чайнику. Ей
передали графин с водой. Вода вхлынула под голубую шапочку. Шапочка
надвинулась на круглый рант, и первый из жестяных претендентов стал поверх
желтых огоньков. С минуту собравшиеся молчали.
Затем начались громкие мены словами. Кто-то заговорил об итальянском
теноре, билеты на которого уже расхватаны, кто-то вспомнил о прошлогоднем
моцартовском "Реквиеме".
И вдруг - сквозь приглушенные голоса - тишайшим пианиссимо начал
голубой чайник. Это было похоже на песню шмелиного зуда, заблудившегося
среди колосьев или мелкоцветья стеблей гречихи. Металлический зуд то
сращивал свои зудинки в одну тонкую и острую ноту, то снова распылялся
дробной звуковой зыбью.
- По-моему, это похоже на лет шмеля перед третьим действием в "Сказке
о Салтане", помните? - наклонился хозяин к уху соседа.
- Да, но мотив в поисках тональности. И после... погодите.
Чувствовалось, что у голубого эмалированного певца подпертое крепким
паром дыхание: он перетреливался - по тонкой, свистящей скале - все выше и
выше. Вслед звуку из острым асиком вострящегося носа певца вывинтилась
сердя стру
