Кржижановский Сигизмунд Доминикович - В Зрачке
Сигизмунд Доминикович Кржижановский
В зрачке
1
Любовь у людей пуганая и с зажмурью: ныряет в сумерки, шмыгает по
темным углам, шушукает, прячется за занавески и тушит свет.
Я не ревную к солнцу. Пусть его заглядывает - лишь бы вместе со мной
под отщелкивающиеся кнопки. Пусть подсматривает сквозь окна. Меня это не
смущает.
Да, я всегда был того мнения, что. для романа полдень подходит гораздо
лучше, чем полночь. Луну, на которую потрачено столько восторженных
междометий, это ночное солнце под синим мещанским абажуром, я попросту не
терплю. И история об одном "да" и его последствиях - этому посвящен рассказ
- началась при ярком солнце, у окна, раскрытого настежь в свет. Я не
виноват, если конец подстерег ее меж днем и ночью, в тусклом брезге.
Виновата она, не история, а та она, "да" которой я так долго и страстно
ждал.
Впрочем, и до "да" произошли некоторые события, о которых необходимо
упомянуть. Можно с уверенностью утверждать, что в любви глаза, ну, как бы
это сказать, всегда забегают вперед. Это и понятно: они подвижнее и умеют
делать свое, то есть смотреть и через. Пока тела влюбленных, по сравнению с
их глазами неповоротливые и огромные, прячутся друг от друга за тканью
одежд, пока даже слова как-то ежатся и переминаются на губах, боясь
спрыгнуть в воздух, глаза - в обгон всему - уже отдаются друг другу.
О, как ясно вспоминается мне тот яркий, пролазуренный небом день,
когда мы оба, став у окна, распахнувшегося в солнце, разом, точно по
уговору, взглянули... разумеется, не в окно, а друг на друга. Тут-то и
появился третий: это был крохотный человечек, уставившийся на меня из ее
зрачка, мое умаленное подобие, успевшее уже туда пробраться. Я еще не смел
коснуться края ее одежд, а он... Я улыбнулся и кивнул ему. Человечек
вежливо ответил. Но глаза отдернулись, и мы не встречались с ним до самого
"да".
Когда оно позвало меня, это крохотное, еле слышимое "да", я не стал
переспрашивать; охватив кисти покорных рук, я увидел его: выставившись
сквозь круглое зрачковое оконце, он близил и близил свое взволнованное
лицо. На миг его задернуло ресницами. Потом он снова мелькнул и скрылся:
лицо его, как я успел заметить, сияло радостью и гордым удовлетворением; он
был похож на удачливого администратора, хлопочущего и суетящегося по чужим
делам.
С тех пор при каждой новой встрече, прежде чем отыскать губами губы, я
взглядывал под ресницы возлюбленной, отыскивая его, крохотного устроителя
любви: он всегда был на своем месте, аккуратный и обязательный, и как ни
крохотно было лицо человечка в зрачке, но я всегда с точностью угадывал его
выражение - то мальчишески веселое, то чуть усталое, то
покойно-созерцательное.
Как-то, во время одной из встреч, я рассказал моей подруге о
человечке, пробравшемся к ней в зрачок, а также и мои мысли о нем. К моему
удивлению, рассказ был принят холодно и даже чуть враждебно.
- Какой вздор,- и я увидел, как зрачки ее - инстинктивным движением -
отодвинулись от меня. Я взял ее голову в ладони и попробовал насильно
разыскать человечка. Но она, смеясь, опускала веки.
- Нет, нет,- и мне показалось, что в смехе ее был и не смех.
Иногда привыкнешь к пустяку, выдумаешь ему смысл, офилософишь его,- и
глядь, пустяк подымает голову, вступает в спор с важным и реальным,
нахально требуя прибавки бытия и досмысления. Я уже начал привыкать к
пустяковому человечку из зрачка; мне было удобно, рассказывая то или это,
видеть, что слушают и она, и он. Притом в обиход наших встреч во
