Криницын Сергей - Из Записок Карандаша
Сергей КРИНИЦЫН
ИЗ ЗАПИСОК КАРАНДАША
ЧАСТЬ 1
...и мне не оставалось ничего другого, как превратиться в карандаш.
Меня положили в карман, я почувствовал тепло, мерное движение дыханья.
Потом - тишина. Неподвижность. Наверное, ночь, она легла спать, и мне
придется до утра висеть одному на стуле.
Странно - нет конечностей и всех привычных органов. Тело деревянное,
мысли образуются вокруг стержня. Графит мне заменяет все внутренности,
кровь, мозг. Как удобно, что нет питания и выделений.
Внезапный страх: вдруг меня положат в задний карман, забудут и сядут
с размаху на стул - я сломаюсь и умру.Или произойдет расщепление соз-
нанья? Меня будет двое? А если трое? А если меня засунут в задний про-
ход, например, для занятий онанизмом, будет ли мне неприятно? Какая
чушь лезет ночью (чуть не сказал - в голову), хотя, кажется, уже утро,
поскольку я качаюсь, платье шуршит, и слышится - глухо, как из-под во-
ды - она напевает.
Разве не мечтал я когда-то об этом? Я увижу каждую букву, почувствую
дрожь ее пальцев, где она задумается, над каким словом помедлит, тон-
чайшие движения души - все! все станет мне известно!
Правда, я немного боялся - ведь я, кажется, новенький - вдруг нечем
будет меня заточить, и ее пальцы обнимут другое деревянное тело? Но я,
ревнивый и неотесанный, боялся еще одного - а вдруг это больно? Неоте-
санный - не значит тупой; чтобы затупиться, нужно исписать не один
лист... Мысль о бумаге привела меня в легкое замешательство. Гладкая
или шершавая - что лучше? Первая приятнее, на второй лучше видно. По
гладкой может выйти бесплодное скольжение - она нажмет сильнее, слома-
ет... Но - весь я не умру, и большая часть начнет сначала. Если бумага
мне не понравится, я ее проткну. Я прорву ее острием, и мне подадут
другую.
Все оказалось не так. Я уже привык смутно ощущать звук и свет. Но вот
меня извлекли наружу, и что-то блеснуло сверху - ее улыбка? - увы! -
лезвие бритвы. Она точила карандаши бритвой. Когда лезвие вошло в те-
ло, я чуть не раскололся от боли! Я был нем, беспомощен, меня резали,
как хотели... - резала она; когда сталь полоснула по грифелю - оглуша-
ющий поток шума, слепящий режущий свет накинулись на меня и прошили
насквозь. Словно сняли скальп,и выступила кровь, и этой кровью она пи-
сала, надавливая. Ни бумаги, ни слов. Вот все, что я помню о том
дне...
* * * ...у предметов есть два пути - в музей и на помойку, где их
никто не
моет, а их туда просто сваливают. Свалка. Когда я был вазой, во мне
хранили деньги, однажды, торопливо их доставая, - уронили, разбили,
выбросили. В тот же вечер кучу грязного стекла обмыл дождь - мылся я
впервые за много лет. Так что, каково на помойке, я знаю.
Потом, когда я был зубом, мне повезло; правда, узнал я о том не сразу
- это был не лучший из ртов, какие можно себе представить. Чистили ме-
ня редко, хотя я служил добросовестно, и старательно грыз черствые ба-
тоны и всякую гадость, которую он жрал. Я привык к никотину, случалось
и в водке купаться, как-то по пьяни я пытался укусить вилку, да так
яростно, что треснула эмаль. К счастью, боль чувствовал не я , а он. Я
ныл, а он вертелся, как уж на сковородке. Я откровенно злорадствовал,
так как к тому времени возненавидел его за привычку грызть ногти. Он
пихал в пасть свои грязные огрызки и командовал: "Васька, грызи!" Я не
мог. Меня мутило. Когда-то, в драке, в меня заехал кулак - соседа вы-
били, а я удержался. Теперь было много хуже. Не стерпев, я покончил
жизнь самоубийством. Х
