Куприн Александр - Однорукий Комендант
А.Куприн
Однорукий комендант
Повесть
Рассказ этот написан по воспоминаниям о том, как его рассказывал в
1918 году Ефим Андреевич Лещик, человек середины прошлого столетия, то есть
тех времен, когда еще не совсем исчезли из обихода: взаимная учтивость,
уважение к старикам и женщинам, а также прелесть неторопливого и веского
устного рассказа, ныне вытесненного анекдотом в три строчки или пересказом
утренней газеты. Когда я расстался с Ефимом Андреевичем, ему было сильно за
семьдесят, но он сохранил отлично, вместе с четкою памятью, все свои зубы
цвета старых фортепианных клавиш, звучность и полноту голоса, густоту
серебряных волос и зоркую твердость взгляда серых прищуренных глаз под
нависшими толстыми веками. Большое свое тело он держал прямо и бодро и, по
старинной моде, отпускал бакенбарды - висячие, "штатские", какие в его
времена носили министры, дипломаты, банкиры, а впоследствии камердинеры;
военные же предпочитали бакенбарды, распушенные вширь: на галопе и против
ветра они придавали генеральским грозным лицам батальную картинность.
Ефим Андреевич провел жизнь большую и серьезную. Приключений не искал,
от судьбы не бегал, узнал своевременно и войну, и любовь, и власть,
простодушно веровал в бога и в Евангелие, не испытал ни бессмысленных
увлечений, ни праздных раскаянии, вывел большую семью, которую держал в
ласке и повиновении, не курил, но перед обедом неизменно выпивал серебряную
древнюю чарочку ромашковой настойки.
Разговор его был важен, нетороплив и насыщен содержанием, причем о
себе очень редко, разве в силу необходимой связи. Рассказывал он
увлекательно, особенно если чувствовал непритворное внимание. В моей
передаче, я знаю, пропадет самое главное: прелесть старинных, иногда
чуть-чуть книжных, иногда чисто народных оборотов речи, юмор не словечек, а
положений, многозначительность пауз, меткие, лепкие сравнения... Жаль - нет
у нас привычки записывать по свежей памяти: все нам некогда.
Рассказ, который сейчас последует, начался по смешному поводу. Сын
Ефима Андреевича нанял в Гатчине для себя и своей семьи небольшую дачную
квартиру такого странного расположения, что на улицу она выходила полутора
этажами, а во двор одним без малого, то есть, иными словами, пол в кабинете
Лещика номер два приходился немного ниже уровня двора. И вот каждое утро,
точно в три часа и в пять, повадился приходить к кабинетному окну огромный
красно-желто-синезеленый с золотом лоншанский петух и орал неистово во все
свое петушиное горло, будя и мешая вновь заснуть. Ничто не действовало на
горлана, сколько на него ни махали руками, ни кричали, ни стучали в стекла.
Проорет и станет недвижно, глядя внимательно и удивленно строгим, холодным,
круглым оком в окно. "Удивляюсь! Если я и солнце встали, то какой же смысл
в позднем сне?" "Понимаете ли, - закончил молодой Лещик, человек весьма
кроткий и тихий, - никогда я не смел воображать, что можно так ненавидеть
самого заклятого врага, как я ненавижу эту разноцветную наглую тварь со
шпорами".
Ефим Андреевич добродушно улыбнулся, отчего бакенбарды раздвинулись в
стороны.
- Я тоже, - сказал он, - был близко знаком с одним таким петухом, по
выражению великого Крылова. Так близко, как ближе нельзя. Это был
знаменитый скобелевский петух в Бухаресте. Михаила Дмитриевича Скобелева.
Но тут дело вышло иначе: и петуха румынского постигла печальная петушиная
судьба, и Белому генералу досталось много неприятностей. Вот послушайте,
как это все случилось.
Были дни второ
