Лаврова Ольга & Лавров Александр - Побег
Ольга Лаврова
Александр Лавров
Побег
Однажды Знаменский смеха ради подсчитал, сколько времени он провел за
решеткой. Вышло, что из двенадцати лет милицейской работы - года три, если не
три с половиной. На нарах, конечно, не спал, но отсидел-таки по разным
тюрьмам.
Таганку, по счастью, застал уже в последний момент. Она угнетала даже
снаружи: от голых, откровенно казематных стен за версту несло арестантским
духом, безысходной тоской. Внутри было, понятно, того хуже, особенно к вечеру,
в резком свете прожекторов. И все радовались, когда Таганку начали крушить и
крушили (долго - не панельный дом сковырнуть), пока не обратили в грязный
пустырь.
Но она осталась королевой уголовного фольклора ("Таганка, все ночи, полные
огня, Таганка, зачем сгубила ты меня..." и т. д.). Почему бы, кажется, не
"воспеть" Матросскую Тишину или Пересыльную, прятавшуюся в путанице
железнодорожных и трамвайных отстойников? Или добротную Бутырскую крепость, в
которой, к слову, содержали еще Пугачева? Ан нет, символом неволи утвердилась
вонючая Таганка. (А в нынешние времена это самое "зачем сгубила" возвели в
ранг эстрадной песни под электронный визг и гром. Ну да ладно, не о том речь).
Тех, кто "сидел за Петровкой", чаще всего помещали в Бутырку. Официальное
название - "следственный изолятор". Доехать туда было просто - практически
центр города; тюремная стена замаскирована от прохожих жилым домом, так что и
морально легче - нырнул в невинный с виду подъезд, в руке портфельчик. Кто
знает, что там у тебя набито в портфельчике?
Сегодня Знаменский был даже с "дипломатом", потому что папочку вез
тоненькую, почти невесомую. Начальство подкинуло для отдохновения после
многомесячного изнурительного дела пустяковое происшествие. Ему бы нипочем и
не попасть в кабинет серьезного следователя, но заявители, они же потерпевшие,
подняли бучу, что совершен чуть ли не теракт против представителей власти, и
областной милицейский работник, спасаясь от их давления, сплавил "теракт" в
Москву.
А всего-то и было, что на строительстве дороги бульдозерист зло подшутил
над прорабом: во время совещания придвинул его будку к самому краю карьера,
так что вылезти нельзя и даже ворохнуться внутри боязно - как бы не покатиться
вниз. Полчаса, проведенные высоким совещанием в этой ловушке, показались ему
за сутки.
После банды уголовников, сплошь рецидивистов, которыми Знаменский до того
занимался (грабители, насильники, сбытчики краденого, наводчики), бульдозерист
Багров явился для него сущей отрадой.
Родился и до сорока пяти лет прожил он в небольшом по нынешним меркам
городе, имевшем некогда важное торговое и политическое значение и славную
историю. Багров этой историей интересовался, гордился, ею подпитывал
врожденное чувство собственного достоинства, своей человеческой ценности.
Исконно русским духом веяло от высокой плечистой его фигуры, крупной
головы, сильно и четко прорисованного лица. Приятно было слушать говор, не
испорченный ни блатными словечками, ни столичным жаргоном, замешанным на
газетно-телевизионных штампах, отголосках модных анекдотов и иностранщине.
Глаза смотрели прямо, порой вызывающе, но на дне их таилась слабость. Воля
была надломлена многолетним пьянством. И жаль становилось недюжинную натуру,
без толку тратившую и понемногу утрачивавшую себя.
В тюрьме Багров томился чуждым ему обществом сокамерников, а особенно
остро - бездельем. К Знаменскому с первой встречи расположился дружелюбно,
охотно "балакал" обо всем, но сердц
