Лесков Николай Семенович - Овцебык
Н.С.Лесков
Овцебык
Питается травою, а при недостатке ее и лишаями.
Из зоологии.
ГЛАВА ПЕРВАЯ
Когда я познакомился с Василием Петровичем, его уже звали "Овцебыком".
Кличку эту ему дали потому, что его наружность необыкновенно напоминала
овцебыка, которого можно видеть в иллюстрированном руководстве к зоологии
Юлиана Симашки. Ему было двадцать восемь лет, а на вид казалось гораздо
более. Это был не атлет, не богатырь, но человек очень сильный и здоровый,
небольшого роста, коренастый и широкоплечий. Лицо у Василия Петровича было
серое и круглое, но кругло было только одно лицо, а череп представлял
странную уродливость. С первого взгляда он как будто напоминал несколько
кафрский череп, но, всматриваясь и изучая эту голову ближе, вы не могли бы
подвести ее ни под одну френологическую систему. Прическу он носил такую,
как будто нарочно хотел ввести всех в заблуждение о фигуре своего "верхнего
этажа". Сзади он очень коротко выстригал весь затылок, а напереди от ушей
его темно-каштановые волосы шли двумя длинными и густыми косицами. Василий
Петрович обыкновенно крутил эти косицы, и они постоянно лежали свернутыми
валиками на его висках, а на щеках загинались, напоминая собою рога того
животного, в честь которого он получил свою кличку. Этим косицам Василий
Петрович более всего был обязан своим сходством с овцебыком. В фигуре
Василия Петровича, однако, не было ничего смешного. Человек, который
встречался с ним в первый раз, видел только, что Василий Петрович, как
говорится, "плохо скроен, да крепко сшит", а вглядевшись в его карие, широко
расставленные глаза, нельзя было не видать в них здорового ума, воли и
решительности. Характер Василия Петровича имел много оригинального.
Отличительною его чертою была евангельская беззаботливость о себе. Сын
сельского дьячка, выросший в горькой нужде и вдобавок еще рано осиротевший,
он никогда не заботился не только о прочном улучшении своего существования,
но даже никогда, кажется, не подумал о завтрашнем дне. Ему отдавать было
нечего, но он способен был снять с себя последнюю рубашку и предполагал
такую же способность в каждом из людей, с которыми сходился, а всех
остальных обыкновенно называл кратко и ясно "свиньями". Когда у Василия
Петровича не было сапогов, то есть если сапоги его, как он выражался,
"совсем разевали рот", то он шел ко мне или к вам, без всякой церемонии брал
ваши запасные сапоги, если они ему кое-как всходили на ногу, а свои осметки
оставлял вам на память. Дома ли вы или нет, Василию Петровичу это было все
равно: он располагался у вас по-домашнему, брал, что ему нужно, всегда в
возможно малом количестве, и иногда при встрече говорил, что он взял у вас
табаку, или чаю, или сапоги, а чаще случалось, что и ничего не говорил о
таких мелочах. Новой литературы он терпеть не мог и читал только евангелие
да древних классиков; о женщинах не мог слышать никакого разговора, почитал
их всех поголовно дурами и очень серьезно жалел, что его старуха мать -
женщина, а не какое-нибудь бесполое существо. Самоотвержение Василия
Петровича не имело границ. Он никогда не показывал кому-нибудь из нас, что
он кого-нибудь любит; но все очень хорошо знали, что нет жертвы, которой бы
Овцебык не принес для каждого из своих присных и знаемых. В готовности же
его жертвовать собою за избранную идею никому и в голову не приходило
сомневаться, но идею эту нелегко было отыскать под черепом нашего Овцебыка.
Он не смеялся над многими теориями, в которые мы тогда жарко вери
