Львов Аркадий - Улица Франсуа Вийона
ЛЬВОВ АРКАДИЙ ЛЬВОВИЧ
УЛИЦА ФРАНСУА ВИЙОНА
Фантастическая повесть
- Это пройдет, - сказал он. - Это должно пройти!
Он говорил так всегда, когда одиночество становилось нес-
терпимым. В сущности, объяснял он себе при этом, вся задача
сводится к тому, чтобы отразить состояние, которое мы назы-
ваем одиночеством, в слове.
Облеченное в слово, оно утратило бы свою неопределен-
ность, свою парадоксальную всепроникаемость - он улыбнулся:
как эфир девятнадцатого века и гравитация двадцатого! - и
стало бы тривиальным срезом вещества, который кладут под
микроскоп, чтобы исследовать.
Но, черт возьми, вся трудность как раз и состояла в том,
что среза этого нельзя было взять, потому что одиночество не
поддавалось описанию словом. В лучшем случае получались
приблизительные параллели и ассоциации, которые, опять-таки,
подлежали интуитивной, а не четкой, логической обработке.
Странно, удивлялся он в сотый, в тысячный раз, странно,
что самые банальные эмоции - одиночество, тоска, меланхолия
- по-прежнему остаются вотчиной искусства, которое блестяще
изображает их, но почти бессильно вразумительно истолковать
их. Впрочем, все это заурядный инвариант грандиозного прог-
ресса медицины: мы знаем признаки болезни, но откуда она бе-
рется и почему, увы...
Он обеими руками уперся в настенное зеркало, прислонился
к нему лбом и прошептал - в этот раз тихо, так, что едва ус-
лышал собственный голос:
- Пройдет, должно пройти.
Но голос его был только звуком, и слова были только зву-
ком, который пришел извне и никакого отношения к нему не
имел: он не верил, что в этот раз будет, как прежде, когда в
самом деле проходило, обязательно проходило.
- Не сиди дома, - донеслось извне, - дома нельзя сидеть:
твой дом - твое одиночество. Иди на улицу - на улице люди,
там, где люди, одиночества не бывает.
- Хорошо, - сказал он, - я выйду на улицу, где много лю-
дей.
Тротуар был разделен вдоль широкой белой полосой, по обе
стороны от нее пешеходы двигались в противоположных направ-
лениях. Через каждые пятьдесят метров полоса прерывалась -
здесь можно было перейти в наружный ряд, если стрелка, ле-
жавшая под ногами, была синего цвета, и во внутренний, при-
мыкавший к домам, - если красного.
Он двинулся по внутреннему ряду - по внутреннему просто
потому, что этот ряд примыкал к его дому. Он шел медленнее,
чем ему хотелось бы, но ускорить шага нельзя было: толпа бы-
ла чересчур плотной.
- Иди в ногу со всеми, - донеслось извне, - торопиться
тебе некуда. И незачем.
- Да, - ответил он спокойно, - некуда. И незачем.
Ему хотелось еще, по привычке, добавить: "А куда идут
они, эти люди? Куда и зачем?" Но он ничего не добавил, ни
единого слова, потому что теперь ему было совершенно безраз-
лично, куда и зачем идут эти люди. Он держался одной с ними
скорости, они касались его своими локтями и плечами, они
толкали его, ежесекундно извиняясь, а он воспринимал их, как
далекое, которое не то из давно, еще в детстве, прочитанной
книги, не то из смутного воспоминания или сновидения.
Люди разговаривали - он слышал их голоса, люди смеялись -
он слышал смех; но и голоса, и смех тоже были далекие.
Минуты через три ему удалось пробраться к белой полосе.
Теперь хорошо был виден встречный поток людей. Ему казалось,
что эти люди, из встречного потока, не совсем такие, как те,
из одного с ним ряда. Встречаясь с ними глазами, он замечал
в себе мгновенное, как удар тока, напряжение, и ему хотелось
снова заглянуть в только что увиденные гла
