Львова Е - Происшествие
Е.Львова
Происшествие
Роберт Кандалов шел в Спайсы. Он шел краем леса и молился. Как молятся,
Роберт не знал, но слова ворошились в памяти.
"Борони мя. Господи!" - воззвал Роберт. Невидимый и неслышный молчал.
Молчал и тощий лес. В рыжей воде плавали клочья тины. Дорожный знак без
указателя направления торчал на бугорке. "Борони мя, Господи!" - взмолился
Роберт в голос, благо дорога в Спайсы была пуста. Как всегда. "Борони...
Как это "борони"? - спрашивал себя путник. Борону он видел раз. В музее.
Рыжими зубьями вверх топорщилась она в прозрачном кристалле витрины...
"Борони мя!" - повторил он, и словно бы ветерок зареял. "Вразуми мя и
наставь!" - воззвал Роберт с силой. "Вразуми мя и наставь! На путь
истинный", - ехидно отозвалось внутри голосом доктора Терентия Кайдалова.
Роберт вспомнил, что Бог тоже отец и обращаться к нему надо бы по-сыновьи.
Как - он не знал. "Папа..." - сказал он с сомнением. Отозвался, конечно,
Терентий. Доброе лицо его с насмешкой глядело на сына, губы вздрагивали,
но слов было не разобрать. "Атеист несчастный", - молвил Роберт, отгоняя
отца. "Ну, скорее агностик", - возразил Терентий.
Роберт зажмурился. Пустое и скользкое небо, даже облака куда-то
подевались.
Вместо сосредоточенного усилия молитвы мелкие беспокойства одолевали
его. Он хлопнул себя по карману движением отца. Очки, пропуск,
нитроглицерин были на месте. "Батя", - вспомнилось старинное слово.
"Смилуйся, батя, борони и спаси мя!" Тут молитва опять застопорилась. Он
не знал слов. Не знал, положено ли молить о чем-то или молить за кого-то.
Он решил, что лучше сперва "за", а уж потом - с просьбами.
"Борони, батя, мя, борони Марьямку Степанян и сестру ее, Асмик". Тот
молчал. "Борони тетку их, седую Лилит", - молился Роберт. Роберт молился,
а батя молчал. Болотная вода шибала маслянистой зеленью. Бывает, по
зеркалу болота бегают водомерки, долгоногие и деловитые. Но не было жуков.
Вода стояла ровно, как темное стекло. Неподвижное. Непрозрачное.
Стремительно темнело. "Смилуйся над Алешкой", - вдруг попросил он, хотя
моление о сыне отложил было на потом. Тот откликнулся легким шелестом. Или
это вздрогнул лес? "Смилуйся", - повторил он. Тот смолчал. Может, имя не
то? Терентий рассказывал, что они звали отца "тятя". "Тятя", - молвил
Роберт с опаской. Тут его качнуло к обочине, и он ухватился за осинку.
Сизый ствол рассыпался в оранжевую пыль. "Надо жить!" - приказал себе
Роберт. Он стоял, соображая, на что бы присесть. Поваленные стволы
утоплены в воде, кора намокла и почернела. Под ней труха, влажная труха.
Пни искрошились и ушли под воду. Тут Роберт заметил серебристый кругляш,
плотный и крепкий. Обрубок дивного древа давних времен. Обрубок дал мощный
лист. Глянцевитые листовые пластины, широкие, как у платана, перли прямо
из ствола, прошибали кору, обходясь без веток. А что сделаешь, калеке тоже
дышать надо, времени формировать крону у него нет. Роберт обошел
обреченное это шелестенье и кущенье, он приметил поодаль такой же кругляш,
но без листвы. Присел, отдышался, боль в сердце была легкой. Роберт вел
руку по кожистым складкам коры и молил того, кто молчал: "Пусть эти
обрубки дали бы не одни листья, но корни..." Тополь - дерево не лесное,
помнилось Роберту. Тополя росли вдоль городских улиц. И в деревнях. Откуда
обрубки тополей на болоте? Роберт не знал. Не всегда же здесь было
болото... Остаток пути Роберт шел солдатским шагом, а туман слоился за
ним, отставая, цепляясь за стволы. Когда дорога косо уп
