Маканин Владимир - Андеграунд
ВЛАДИМИР МАКАНИН
АНДЕГРАУНД, ИЛИ ГЕРОЙ НАШЕГО ВРЕМЕНИ
Аннотация
Роман Владимира Маканина назван рискованно и многообещающе. Даже звучание «имени» героя — Петрович — вызывает в памяти лермонтовского офицера, гениально угаданный тип, мимо которого не прошли и другие русские писатели, помещая своего героя то на обломовский диван, то в подполье, то «на дно».
Для героя романа Маканина подполье («общага», «психушка») — это тоже не только образ жизни, но и образ мыслей. Петрович — бездомный, безбытный, даже в условиях отсутствия цензуры не пытающийся напечататься писатель. А «наше время»?
Муравейник людей, водоворот событий: «новые русские» и «новые нищие», митинги, постсоветские кабинеты, криминал — панорама взбаламученной жизни, в которой герой с завидным упорством отстаивает свое «я».
Герой... портрет, но не одного человека: это портрет, составленный из пороков всего нашего поколения, в полном их развитии.
М. Лермонтов
Часть первая
Он и она
Сбросил обувь, босой по коврам. Кресло ждет; кто бы из русских читал Хайдеггера, если бы не перевод Бибихина! Но только только замер, можно сказать, притих душой на очередном здесь и сейчас , как кто то уже перетаптывается у двери. Звонок.
Впускаю — и даже в глазок не глянул: ясно, что кто то теплый пришел из завершающегося, но еще шумного свадебного застолья на нашем этаже. И точно: Курнеев. Муж Веры.
Везет мне.
— Петрович. Это я, — и смотрит вежливо, увлажненными глазами. Пьяненький.
Вошел. Огляделся.
— Сторожишь? — спрашивает.
— А как же.
— Хорошая квартира, — говорит он. — Стильная.
Показываю рукой направление (показываю ему довольно строго) — мол, на кухню. Идем на кухню, если хочешь посидеть, поболтать о чем то. (Уже знаю, о чем. О его жене. Бедный.)
Пьяненький, он все таки ломит напрямую: в комнаты. Одергиваю.
— Не ходи. Не ходи туда. Зачем хозяевам лишние следы?! (Зачем мне их прибирать? Я на это ленивый.)
— Ну ясно. Ковры... — Он на кухне. Ставлю чай. Как все пьяненькие, Курнеев начинает издалека.
Вам, одиноким, — одна жизнь. Нам, женатым — другая. Жена это жена. Жена это боль и это великая радость!
Пары, известно, подбираются на небесах. А вот как они подбираются, и как притираются, и как постепенно, кирпичик к кирпичику, подгоняется судьба к судьбе, — знают не все. А писателю может стать интересно и пойти в строку.
Да, говорю, как раз мне и пойдет в строку. — Рассказать? Рассказывай. (Когда я им нужен, чтобы выболтаться, я писатель. Я уже привык. Когда не нужен — я шиз, сторож, неудачник, тунеядец, кто угодно, старый графоман.)
С удовольствием бы его выпроводил. Но... нельзя. Я у них не раз вкусно ел.
К тому же Курнеев поет (а я понимаю в пьяноватом хоровом пении). И потом как никак мужик выдал дочку. Уже поздний час, отгуляли, гости — марш по домам.
Уходят последние, но жена все еще дирижирует застольем, крутится, наливает, роняет бутылки, громоздит последнюю гору еды... а мужик? А мужик, как следует поддав, ушел. Он ведь сам по себе. (Слонялся коридором туда сюда.
Курил.) А теперь увязался поболтать, пока весь не выговорится — нормально!
— ... Вера в молодости была хороша собой, — уже рассказывает мне он (муж о жене).
— И сейчас хороша.
— Ах, как она была хороша...
Что то меня настораживает. Ага! Я вспомнил, что Вера Курнеева крутит с Ханюковым, с техником по ремонту, с умельцем на все руки.
Слегка сумасшедший — на общий взгляд. Но красив. (С норовом. Чуть что, скрипит зубами.)
Я сколько то знал про их любовь: я сторож, я многое на этажах вижу. Вот почему Курнеев ко мн
