Малик Владимир - Фирман Султана (Тетралогия - 2)
Владимир Кириллович Малик
КНИГА ВТОРАЯ
Фирман султана
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
НА КАТОРГЕ
1
"Каторга" - унаследованное турками новогреческое слово означало общее
название гребного судна с тремя рядами весел. В странах Средиземноморья
гребцами на каторге в годы нашего повествования были рабы, военнопленные и
преступники, осужденные на тяжелые работы. Всех этих несчастных приковывали
на судне к поперечным скамьям или же соединяли одной общей цепью,
пропущенной через ножные кандалы, запирающейся у носовой и кормовой
перегородок крепкими хитроумными замками. Здесь, избиваемые плетью
надсмотрщика, гребцы бессменно сидели за тяжелыми длинными веслами, здесь
же ели и спали, здесь же часто сходили с ума или умирали от изнурения и
болезней.
Не было страшнее неволи, чем на каторге, или галере, как ее стали
называть много позднее. Потому и вошло это слово почти во все европейские
языки как синоним нечеловеческих мук, тяжелейшего наказания.
* * *
Когда "Черный дракон" прошел Босфор и заколыхался на могучей груди
моря, барабан на палубе стал бить еще чаще и надсаднее. Это означало:
грести сильнее, быстрее.
К веслам невольники были прикованы по трое: рядом с проходом -
Звенигора, посредине - Спыхальский, а Роман Воинов сидел третьим, возле
борта, в темном низком закутке.
Надсмотрщик Абдурахман, толстый, коренастый турок, из тех
турков-узников, что попали на галеры за тяжкое преступление, а потом
выслужились, свирепо заорал:
- Сильней гребите, паршивые свиньи! Да дружно все - поднимай, опускай!
Поднимай, опускай!
Весла летали, как крылья птицы. Монотонно звякали кандалы. Слышалось
натужное дыхание истомленных людей: с утра уже прошло столько часов. Но
барабан без умолку все гремит и гремит - там-та-там, там-та-там!.. Все чаще
и чаще!.. Заставлял, приказывал - греби, греби! Сколько есть силы в руках -
греби! Иначе...
Взлетал над головами гребцов арапник и горячо ожигал тех, кто, по
мнению Абдурахмана, медлил, не проявлял надлежащего старания. Надсмотрщик
был неумолим. Он сам несколько лет провел за веслом, сам не раз бывал избит
и теперь, боясь потерять более свободное и сытое житье, старался угодить
капудан-паше тем, что заставлял своих прежних товарищей по несчастью грести
изо всех сил. Его жирное лицо блестело от пота: солнце поднималось все выше
и в тесном помещении для невольников становилось нестерпимо душно. Открытые
люки, через которые время от времени врывалось немного свежего воздуха,
облегчали мало.
Абдурахман смахнул со лба капли едкой влаги, взглянул на Звенигору
тяжелым мрачным взором. Арсен как раз перекинулся словом со Спыхальским, и
остроумный ответ поляка развеселил казака. На губах появилась легкая
улыбка.
- А-а-а, новичок, гяурская свинья! Поганый ишак! Смеешься?.. Ты у меня
станешь работать как следует! - закричал надсмотрщик и несколько раз
хлестнул невольника по плечам.
Острая боль обожгла тело казака. Звенигора вздрогнул. В глазах
почернело от обиды. Он греб, как и все, даже сильнее, так как у него было
намного больше сил, чем у худых, изможденных рабов, много лет сидевших у
весел. От ярости помутился разум. Бросив весло, не помня себя он рванулся к
Абдурахману. Загремела цепь, и кандалы больно врезались в ноги. Но все же
кулак, в который Арсен вложил всю силу и ненависть, достиг челюсти
надсмотрщика. Молниеносный удар сшиб толстого Абдурахмана на зашарканный
деревянный пол, - он отлетел назад и крепко стукнулся головой о стенку.
Это произошло так неожиданно, что невольники переста
