Мамин-Сибиряк Дмитрий Наркисович - Вольный Человек Яшка
Дмитрий Наркисович Мамин-Сибиряк
Вольный человек Яшка
I
Глубокая осень. Последний осенний караван "выбежал из камней" только к
8 сентября. На реке Чусовой "камнями" бурлаки называют горы. Пониже камней
Чусовая катится уже в низких берегах. Скалы и хвойный лес быстро сменяются
самой мирной сельской картиной: по берегам стелется пестрая скатерть пашен,
заливных лугов и редких перелесков. Изредка выглянет глухая деревушка,
изредка мелькнет далекая сельская церковь... и опять глухой простор на
десятки и сотни верст.
Выбежав из камней, караван отдыхал. Тяжелая бурлацкая работа осталась
позади, - там, где сдавленная каменными кручами, река бурлила и играла, как
дикий зверь. Опасность плавания усложнялась осенними дождями, которые
подпирали реку в несколько часов иногда аршина на два. Главным образом
играли безыменные горные речушки; они стремительно несли в Чусовую дождевую
воду, что скатывалась с гор. Так бывает только осенью, когда земля уже
достаточно пропитается влагой.
- Теперь будем переваливаться с плеса на плес, как блин по маслу, -
говорил бурлак Яшка, делая преуморительную рожу.
- У тебя везде масло на уме, - ворчал сплавщик* Лупан, припоминая
последнюю хватку, когда Яшка напился до зла горя. - Все ищет, где полегче да
где плохо лежит. У непутевого человека и разговор непутевый...
______________
* Лоцман. (Примеч. автора.).
На барке было шестнадцать бурлаков и в том числе три бабы. Собрались
они с разных сторон: какие-то отбившиеся от работы заводские мастеровые,
двое татар из Казанской губернии; остальные - свой чусовской прибрежный
народ, выросший на сплавах.
Из этой пестрой массы Яшка выделился сразу, как непутевый человек.
Среднего роста, какой-то весь взъерошенный, кривой на один глаз - одним
словом, не настоящий мужик, а так, как мякина в зерне. Особенно страдал Яшка
по части одежды: на нем, кроме пестрядинной рубахи и таких же штанов, ничего
не было. И это в сентябре, когда и холод, и ветер, и холодный осенний дождь.
- Как же это ты так ошибся одежой-то? - журил его водолив.
- А вот за работой согреюсь... Который бог вымочит, тот и высушит.
- Пропил одежу-то?
Яшка только встряхивал головой и улыбался. Что же, было дело!.. Кто его
знал, что на реке по ночам так студено будет. Ну, да одежа - дело наживное:
не с одежой жить, а с добрыми людьми.
Таких молодцов на барке было еще трое, и все забубенные пьяницы. Яшка
отличался от них только особенным мужицким балагурством, которое иногда
переходило в шутовство. Шутовства-то ему и не прощали. Можно быть и пьяницей
и забулдыгой, чем угодно, но только не шутом. А Яшка не мог утерпеть -
нет-нет, да и выкинет коленце, так что все помирают со смеху.
- Ах, Яшка, хрен тебе в голову!.. Ну и Яшка!
На третий день сплава, когда барка бежала еще в камнях, Яшка чуть не
подрался.
Дело было так.
Ранним утром барка бежала мимо лесистого берега. Бурлаки стояли
сумрачные, озябшие, озлобленные. С реки так и поддавало холодным осенним
туманом. Яшка стоял у потеси вместе с другими и корчился, как грешная душа.
Вдруг он прищурил зрячий глаз и жалостливым голосом проговорил:
- Эх, кабы ружье!..
- А что, Яша?
- Да вот жаркое-то как насвистывает...
В лесу действительно перекликались рябчики.
- И вкусен теперешний осенний рябчик, - объяснял Яшка. - Ишь как
выделывает, шельмец!.. Рраз!.. - и жаркое. Нет лучше этого осеннего
рябчика... Падает убитый с дерева, так кожа у него от жира лопается.
- Да ты охотник, что ли, непутевая голова?
- Случалось... Ле
