Мандельштам Осип - Феодосия
Осип Мандельштам
ФЕОДОСИЯ
Начальник порта
Белый накрахмаленный китель - наследие старого режима - чудесно молодил
его и мирил с самим собой: свежесть гимназиста и бодрость начальника -
сочетание, которое он ценил в себе и боялся потерять. Весь Крым представлялся
ему ослепительным, туго накрахмаленным географическим кителем. За Перекопом
начиналась ночь. Там, за солончаками, уже не было ни крахмала, ни прачек, ни
радостной субординации, и там невозможна была эта походка, упругая, как после
купанья, - это постоянное возбуждение: смешанное чувство хорошо купленной
валюты, ясной государственной службы и, в сорок лет, ощущение удачно
выдержанного экзамена.
Обстоятельства складывались чересчур хорошо. Деловой портфель располагался
с легким домашним изяществом дорожного несессера с ямочками для бритвы,
мыльницы и разных щеток: помимо него, то есть без начальника порта, ни одной
тонны ячменникам и пшеничникам, ни одной тонны отправителям зерна - ни самому
Рощу, вчерашнему комиссионеру, сегодня - выскочке, легендарному Каниферштану,
ленивому и томному на итальянский манер, отправляющему ячмень на Марсель, ни
пшеничному Лившицу, сухопарому индюку, министру сквера Айвазовского, ни
Центросоюзу, ни Рейзнерам, у которых дела так хороши, что вместо серебряной
отпраздновали золотую свадьбу, и отец от счастья подружился с сыном.
Каждый из грязных пароходов, с запахом кухни и сои, с мулатской прислугой
и жарко натопленной, как международное купе, но более похожей на каморку
богатого швейцара, капитанской каютой увозил и его тонны, незаметно смешанные
с прочими.
Люди отлично знали, что вместе с зерном продают землю, по которой они
ходят, но продолжали продавать эту землю, наблюдая за тем, как она осыпается в
море, рассчитывая уехать, когда зашевелится под ногами последний оползень этой
сыпучей земли.
Когда начальник порта шел по тенистой в корне, любезной старожилам
Итальянской улице, его поминутно останавливали, брали под руку, отводили в
сторону, что, впрочем, входило в привычки города, где все дела решались на
улице, и никто, выйдя из дому, не знал, когда он дойдет и дойдет ли вообще к
намеченной цели. Он же выработал в себе привычку с каждым мужчиной говорить
приблизительно так, как говорил бы с женой начальника, склонив набок
яйцевидную голову, придерживаясь левой стороны, так что собеседник был заранее
благодарен и сконфужен.
Некоторых избранных он приветствовал, как друзей, вернувшихся из дальнего
плавания, награждая их сочными поцелуями. Эти поцелуи он носил при себе, как
коробочку свежих мятных лепешек.
Не принадлежа к уважаемым гражданам города, с наступлением ночи я стучался
в разные двери в поисках ночлега. Норд-ост свирепствовал на игрушечных улицах.
Гинзбурги, Ландсберги и пр. пили чай с белой еврейской булкой "халой". Ночные
сторожа-татары похаживали под окнами меняльных лавок и комиссионных магазинов,
где чубуки и гитары драпировались в шелковый полковничий халат. Разве что,
гремя подковами английских ботинок, пройдет запоздалая юнкерская рота,
потрясая воздух известным пэаном, с некоторыми нецензурными выражениями,
которые опускались днем по настоянию местного раввина.
Тогда, в лихорадке, знакомой каждому бродяге, я метался в поисках ночлега.
И Александр Александрович открывал мне, в качестве ночного убежища, управление
порта.
Я думаю, никогда не бывало более странной ночной гостиницы. На
электрический звонок открывал заспанный, тайно-враждебный парусиновый
служитель. Сахарно-белые, сил
