Библиотека в кармане -русские авторы

         

Мандельштам Осип - Холодное Лето


Осип Мандельштам
ХОЛОДНОЕ ЛЕТО
Четверка коней Большого театра... Толстые дорические колонны... Площадь
оперы - асфальтовое озеро, с соломенными вспышками трамваев, - уже в три часа
утра разбуженное цоканьем скромных городских коней...
Узнаю тебя, площадь Большой Оперы - ты пуповина городов Европы - и в
Москве - не лучше и не хуже своих сестер.
Когда из пыльного урочища Метрополя - мировой гостиницы, - где под
стеклянным шатром я блуждал в коридорах улиц внутреннего города - изредка
останавливаясь перед зеркальной засадой, или отдыхая на спокойной лужайке с
плетеной бамбуковой мебелью, - я выхожу на площадь, еще слепой, глотая
солнечный свет: мне ударяет в глаза величавая явь Революции и большая ария для
сильного голоса покрывает гудки автомобильных сирен.
Маленькие продавщицы духов стоят на Петровке, против Мюр-Мерилиза, -
прижавшись к стенке, целым выводком, лоток к лотку. Этот маленький отряд
продавщиц - только стайка. Воробьиная, курносая армия московских девушек:
милых трудящихся машинисток, цветочниц, голоножек, - живущих крохами и
расцветающих летом...
В ливень они снимают башмачки и бегут через желтые ручьи, по красноватой
глине размытых бульваров, прижимая к груди драгоценные туфельки-лодочки - без
них пропасть: холодное лето. Словно мешок со льдом, который никак не может
растаять, спрятан в густой зелени Нескучного и оттуда ползет холодок по всей
лапчатой Москве...
Вспоминаю ямб Барбье: "Когда тяжелый зной прожег большие камни". В дни,
когда рождалась свобода - "эта грубая девка, бастильская касатка" - Париж
бесновался от жары - но жить нам в Москве, сероглазой и курносой, с воробьиным
холодком в июле...
А я люблю выбежать утром, на омытую светлую улицу, через сад, где за ночь
намело сугробы летнего снега, перины пуховых одуванчиков, - прямо в киоск, за
"Правдой".
Люблю, постукивая пустым жестяным бидоном, как мальчишка, путешествовать
за керосином не в лавку, а в трущобу. О ней стоит рассказать: подворотня,
потом налево, грубая, почти монастырская лестница, две открытых каменных
террасы; гулкие шаги, потолок давит, плиты разворочены; двери забиты войлоком;
протянуты снасти бечевок; лукавые заморенные дети в длинных платьях бросаются
под ноги; настоящий итальянский двор. А в одно из окошек из-за кучи барахла
всегда глядит гречанка красоты неописуемой, из тех лиц, для которых Гоголь не
щадил трескучих и великолепных сравнений.
Тот не любит города, кто не ценит его рубища, его скромных и жалких
адресов, кто не задыхался на черных лестницах, путаясь в жестянках, под
мяуканье кошек, кто не загладывался в каторжном дворе Вхутемаса на занозу в
лазури, на живую, животную прелесть аэроплана...
Тот не любит города, кто не знает его мелких привычек: например, когда
пролетка взбирается на горб Камергерского, обязательно, покуда лошадь идет
шагом, за вами следуют нищие и продавцы цветов...
На большой трамвайной передышке, что на Арбате - нищие бросаются на
неподвижный вагон и собирают свою дань - но если вагон идет пустой - они не
двигаются с места, а как звери, греются на солнце под навесом трамвайных
уборных, и я видел, как слепцы играли со своими поводырями.
А продавцы цветов, отойдя в сторону, поплевывают на свои розы.
Вечером начинается игрище и гульбище на густом, зеленом Тверском бульваре
- от Пушкина до тимирязевского пустыря. Но до чего много неожиданностей таят
эти зеленые ворота Москвы!
Мимо вечных, несменяемых бутылок на лотерейных столиках, мимо трех
слепеньких, в унисон по





Содержание раздела