Манова Елизавета - Колодец
Елизавета МАНОВА
КОЛОДЕЦ
...И пошел из Колодца черный дым, и встал из Колодца
черный змей. Дохнул - и пал на землю черен туман, и
затмилось красное солнышко... И полез тогда Эно в Колодец.
Спускался он три дня и три ночи до самой до подземной
страны, где солнце не светит, ветер не веет...
И что он мне дался, Колодец этот? Дырка черная да вода далеко внизу.
Может, он вовсе и не тот Колодец, не взаправдашний? А коль не тот, чего
его все боятся? Чего мне бабка еще малым стращала: не будешь, мол,
слушаться, быть тебе в Колодце? А спрошу про него - еще хуже запричитает:
- Ой, горе ты мое, пустыня тебя не взяла, где ж мне, старой, тебя
оберечь-образумить, быть тебе в Колодце!
Она мне неродная, бабка-то. Мать-отец мои пришлые были,
поболели-поболели да и померли. Они через пустыню шли, а кто через пустыню
пройдет, все помирают. А я ничего, выжил, бабка меня и взяла. Добрая она у
меня, только совсем старая стала, почти что не ходит.
Пришлый я, вот беда. Дружки-то мои - все мужики давно, Фалхи уже и
женат, а я не расту. Да нет, расту помалу, только что они за год, то я за
три. А бабка успокаивает:
- Не ты, - говорит, - дитятко, урод, а они уроды. В молодые мои года,
- говорит, - все так росли. Я, - говорит, - внуков-правнуков пережила, и
тебе, видно, три их жизни жить.
Ой, правду говорят, она, моя бабуленька, мудреная! Та-акое ей ведомо!
Только вот не сказывает она мне, отвечать не хочет.
- Мал ты, - говорит, - душу надломишь.
А коль мал, так что, знать не хочется? Вот, к примеру, чего у Фалхи
по семь пальцев на руке, а у Юки по четыре? А у Самра и вовсе один глаз, и
тот во лбу? Или вот Колодец этот. Худая в нем вода, и людям, и скоту она
вредная, а трава тут - как нигде. Жарынь, кругом все повыгорело, а она -
как политая. До меня-то у Колодца никто не пас, сам сперва боялся. Только
прошлый год внизу траву пуще нынешнего пожгло, я на авров своих глядеть не
мог, так отощали. Ну и насмелился. На деревне-то не сказал, сами по
приплоду узнали: двухголовых много народилось. Побурчали, а не запретили,
только еще пуще косятся. А мне вот Колодец этот на душу пал и тянет, и
тянет. Не пойму про него никак.
Взять хоть Великанью пустошь. Развалины там, всякое про них
говорят... днем-то я в такое не верю... А вот при мне уж отец Юки пошел в
Верхнюю деревню шкуры на соль менять, да приблудил в тумане, как-то его к
самым развалинам вывело. Он и был там всего-ничего, увидел - и бегом, а
все в ту же ночь помер.
Или вот Ведьмина купель или Задорожье. У нас таких лютых мест не
перечесть. То ли убьют там, то ли покалечат - а люди ведь их не боятся. Ну
остерегаются сколько могут, а вот чтоб как про Колодец... чтоб даже
говорить не смели...
А что в нем, Колодце этом? Дырка черная да вода далеко внизу...
...Ох, не миновать мне нынче в Колодец лезть! Схоронил я бабку-то.
Третий день, как схоронил. Ух, так-то мне без нее худо!
Воротился, скот раздал, подхожу, а она у двери без памяти лежит. Я и
сам со страху обеспамятел, еле-еле ее к лежанке доволок. За знахарем хотел
бежать, а она тут глаза и открыла.
- Ой, - говорит, - Ули, воротился! А я-то дождаться не чаяла! - И в
слезы: - Деточка моя неразумная, на кого ж я тебя оставлю!
А сама еле говорит. Ну и я заревел, а она маячит - нагнись, мол.
Уставилась мне в глаза, а глаза у нее... ни у кого на деревне таких нет...
черные-черные, глядеть страшно.
- Ты, - шепчет, - в Колодец заглядывал?
Сроду я ей не врал и тут не сумел. Встрепенулась она вся, задрожала.
- Нельзя э
