Масодов Илья - Экзамен
Илья Масодов
Экзамен
И вот зашла Мартова. Она аккуратно прикрыла дверь и посмотрела на
экзаменатора. Сергей Сергеевич кивнул, делая приглашающий жест рукой.
Больше в классе никого не было, потому что Сергей Сергеевич не терпел
одновременности.
- Здравствуйте, Мартова. Берите билет.
Девушка подошла к столу, за которым сидел Сергей Сергеевич, и взяла
одну из перевёрнутых бумажек. Рука её при этом немного дрожала.
- Покажите, - попросил Сергей Сергеевич.
Старшеклассница подняла билет так, чтобы он видел номер.
- Билет сорок один. Садитесь, готовьтесь.
Мартова пошла к парте, села и подтянула к себе черновой листик из
неровной кучки. Склонившись над билетом, она напряжённо стала его изучать.
Сергей Сергеевич смотрел на Мартову и не мог понять, откуда берётся то
неясное золотистое сияние, сопровождающее её: может быть, с кончиков
прозрачных волосков, покрывающих кожу девушки, или с крошечных сверкающих
капелек, вделанных в мочки её ушей, или так пахнут цветы, которыми
притворяется её дезодорант? Сергей Сергеевич представил себе, как дома
Мартова поднимала голые руки и прыскала дезодорантом выбритые подмышки,
откуда наверняка пахнет обычным девичьим потом, крутясь у зеркала. А потом
она задрала себе юбки и прыснула из флакона в трусы, звонко рассмеявшись от
своей дерзости, ох эта Мартова, она несомненно всё время выкидывает
что-нибудь в таком роде, когда её никто не видит, или с подружками, а над
таким, как Сергей Сергеевич, они попросту хихикают.
Школьница между тем начала что-то писать, слишком сильно стискивая
ручку влажными тонкими пальцами и тупо глядя в листок. Глаза её двигались.
Сергей Сергеевич не сомневался, что Мартова пишет какую-нибудь чушь. И не
случайную чушь, над которой можно было бы и улыбнуться в такой солнечный
июньский день, когда за окнами застыли верхушки тополей на фоне идущих в
неведомое облаков, листья оплетающих институтский забор диких виноградных
лоз словно отлиты из зелёного железа, и одуванчики испрещили яркими пятнами
душные нагретые газоны, в такой день присесть бы в тени парковых деревьев
на лавочку и взять руками тёплую, надутую грудь вот этой самой Мартовой,
можно и через платье, лифчик сейчас всё равно никто не носит, взять её
руками, повторяю, тёплое, живое, только проросшее вымя, и несильно
стиснуть, изменяя форму, так чтобы Мартова зажмурилась от сладостной боли и
дырочки в сосках её расширились в свою сухую ещё глубину, так вот, не
случайную, ветреную чушь пишет сейчас Мартова в своём черновике, а
опостылевшую, глупую ахинею, какую писали, пишут и будут писать ленивые
ученицы, с дурацкими ошибками, вызванными не незнанием даже, ведь Мартова
готовилась и старалась, а скудоумием, разнеженностью девичьего куриного
ума, раздражающей безалаберностью, той безмозглостью, что объясняет
закономерные вещи чёрт знает чем, вместо того, чтобы попытаться их понять.
Всё им скучно, этим смазливым девицам, на уме у них одни колготки,
туфельки, цепочки, накладочки и прокладочки, настолько уж они поглощены
функциями собственного глупого организма, только одного они хотят, хоть они
и сами себе порой не скажут, а только терзаются смутной тоскою, лежат в
тёмных комнатах, уткнувшись лицами в стенки и мочат подушки тёплыми
слезами, а причина тому одна и та же, одна и та же, и зачем их вообще
чему-то учить, зачем это измывательство над науками?
- Достаточно, Мартова, идите отвечать, - раздражённо сказал Сергей
Сергеевич. Хватит с него этого театра.
- Но я ещё не готова, - роб
