Матвеева Анна - Остров Святой Елены
АННА МАТВЕЕВА
Матвеева Анна Александровна родилась в Свердловске. Окончила факультет
журналистики Уральского университета. Автор книги "Заблудившийся жокей"
(Екатеринбург, 1999). В "Новом мире" печатается впервые. Живет в
Екатеринбурге.
ОСТРОВ СВЯТОЙ ЕЛЕНЫ
Рассказ
Лене пятьдесят шесть, она любит того же и так же, как в девятнадцать.
Лена думает, что cовсем не изменилась, - потому рудиментарная, многажды
осмеянная прическа с чулком в волосах и снова модная кофта-лапша, которую Лена
бережет: надевает аккуратно, пришивает свежие подмышечники. Тридцать лет Лена
выщипывает брови и рисует сверху темно-серые полоски. Лена носит тяжелые
серебряные браслеты и толстые кольца того же металла. У Лены духи "Клима".
Босоножки на платформе. Ноги с венозным рисунком и редкими тонкими волосками,
которые она задумчиво выдергивает пинцетом во время разговоров по телефону.
Телефон стоит в коридоре на полочке, и поздно вечером, если прислониться к
двери Лениной квартиры, можно услышать все ее разговоры. Впрочем, хватило бы
одного: Лена не меняет тем и говорит всегда с одной подругой. Остальные совсем
потеряли интерес к застывшей, будто пемза, Лениной жизни и зачеркнули ее адрес
и телефон в записных книжках решительным движением руки или мысли.
Все годы прожиты в одной квартире. Мама родила Лену поздно и потому
думала, что дочь - ее личная собственность, такая же, как телевизор, прикрытый
бархатным занавесом, словно маленькая сцена. У Мамы были еще два кота - Петя и
Мося, и обоих Мама кастрировала, обливаясь слезами. Если бы можно было, Мама
обесполила бы и Лену; впрочем, ее воспитание заменило эту мучительную
операцию. Лена не гуляла с мальчиками, не звонила им, как это случалось с ее
подругами (особенно с той Мариной, которой Лена звонит иногда, выщипывая
волоски на ногах), Лена не вышла замуж, и Мама иезуитски ругала ее за это,
втайне благодаря Бога.
Лена окончила педагогический институт - фабрику по производству старых дев
- и долго педагогила в школе. Детей она не любила и не хотела: школьники
пугали ее своей непредсказуемостью, а главное - устрашающим количеством. Лене
даже в голову не приходило, что по отдельности они ведут себя по-другому.
Вечерами Мама счастливо слезилась глазами, когда они с Леной сидели у
телевизора, откинувшего бархатный, в бомбошках полог, и как бы со стороны Мама
видела их тонкие пальцы, играющие спицами, и вязаные полотна, спадающие на
ситцевые цветочные халаты. По телевизору передавали сатириков, и Мама угодливо
смеялась, желая возместить Лене собственноручно спродюсированное одиночество.
Дочь никогда бы не призналась вредной ревнивой старухе в том, что любит и
полюбила уже давно - еще в девятнадцать - и даже не девушка уже. Тут у пока
еще тридцатилетней Лены краснели щеки сквозь пудру "Кармен", а белый
недовязанный шарф отливал розовым; впрочем, может, это только казалось
слеповатой Маме, пристально и подолгу наблюдавшей собственное сокровище,
понуро высчитывающее лицевые и изнаночные.
Девятнадцатилетнюю годовщину поступления в Мамино рабство Лена справляла
дома, с подругами. Подруги хотели мужского общества, внимания, танцев и
кухонно-ванных поцелуев, и поскольку Мама никогда бы не смирилась с таким
развратом (на этом слове у Мамы топорщились реденькие, будто у подростка,
усики), то день рождения быстро закончился. Полувысохшие салаты, обильно
сдобренные майонезом, укоризненно смотрели на Лену круглыми глазками горошин,
увядшие листики петрушки и кинзы в граненом стакане пар
