Машков Владимир Георгиевич - Как Я Был Вундеркиндом
Владимир Георгиевич Машков
Как я был вундеркиндом
Я И ПРЕЗИДЕНТ
Говорят, что у президента Академии наук нет ни капельки свободного
времени, и день его расписан не только по часам, но и по минутам.
Вот, например, в 9 часов 35 минут он совершает великое научное
открытие, а уже в 9 часов 36 минут он торопится на научный конгресс, чтобы
поведать всему учёному миру о своём открытии. И так с утра до вечера
крутится бедный человек, словно он не президент, а белка, которую посадили в
колесо.
Воображаю, как хочется президенту погонять в футбол с младшими научными
сотрудниками или бросить всё, вскочить на велосипед и помчаться куда глаза
глядят. Но нельзя. Президент не может даже на минуту оставить науку. Не
имеет права.
Наверное, я единственный, кто может понять и пожалеть президента.
Потому что у нас с ним одна доля, одна судьба.
Хотя я не президент Академии наук, а всего лишь школьник по имени Сева
и по фамилии Соколов, но у меня, как и у президента, нет ни капельки
свободного времени, и я тоже, как и президент, могу лишь мечтать о том,
чтобы поиграть в футбол или покататься на велосипеде.
Но детские забавы не для нас с президентом. На такие пустяки нам просто
жаль нашего драгоценного времени.
Каждое утро я встаю с одной мыслью - надо прожить день так, чтобы не
потерять понапрасну ни минуты...
Будильник кашляет раз, другой. Наверное, прочищает горло перед тем, как
затянуть утреннюю песенку. Но не успевает. Я бросаюсь на будильник, как
вратарь на шайбу. В будильнике что-то щёлкает, и он обиженно замолкает. А
чего обижаться? Не хватало ещё, чтобы его грохот разбудил папу с мамой.
Пусть поспят подольше.
Я выкатываю из-под дивана гантели и принимаюсь размахивать ими.
Чувствую, что прямо на глазах мускулы наливаются силой. Тогда я закатываю
гантели под диван и направляюсь в ванную.
Из спальни показывается папа. Он в пижаме, спросонья почёсывает
волосатую грудь.
- Доброе утро, папа, - говорю я. - Я перехожу к водным процедурам.
- Мо-о-о-л-о-о-дец! - одобрительно зевает папа, растягивая слово
"молодец" так, будто в нём не два "о", а, по крайней мере, сто или тысяча.
Облившись холодной водой и растеревшись жёстким махровым полотенцем
так, что кожа у меня становится красной, словно у индейца из племени сиу, я
выскакиваю из ванной и вижу маму. Она сидит перед зеркалом и причёсывается.
- Доброе утро, мама. - Я чмокаю маму в щёку.
- Жоброе жутро, жынок, - произносит мама на совершенно непонятном
языке, потому что ей мешают говорить приколки, которые торчат изо рта.
Я прекрасно понимаю свою маму, потому что слышу это каждое утро и знаю,
что мама со мной поздоровалась.
Когда я запиваю горячим чаем яичницу, в кухне появляется папа. Он
побрился, сбросил пижаму и облачился в наутюженные брюки и полосатую рубаху.
- Ты пойми, - говорит папа, - если бы у нас с мамой в своё время были
такие возможности, как у тебя, то мы бы...
Папе не хватает слов. Он руками пытается показать, что бы натворили мои
папа с мамой, если б им жилось, как мне. Получается что-то круглое, вроде
воздушного шара.
Но и руки не способны выразить то, что хотел бы сказать папа, и поэтому
он добавляет:
- Ого-го-го!
Мне становится неудобно, что я сижу и распиваю чай, когда необходимо
вовсю использовать предоставленные мне возможности.
- Извини, папа, - вскакиваю я. - Мне пора в школу.
Я подхватываю сумку, набитую учебниками и тетрадями, и выбегаю на
лестничную площадку. Вдогонку мне летят мамины слова:
- Сынок, осторожнее переходи улицу!
