Меро Михаил - Сладчайший Лес Несознания
МЕРО МИХАИЛ
СЛАДЧАЙШИЙ ЛЕС НЕСОЗНАНИЯ
Тане Бри, моему непостижимому Лесу.
Белая глава
В белом лесу
Никто
Никого
Не нашел.
Егор Летов
1
Это всего лишь вода бежит по проржавевшим, гнилым насквозь трубам, кипя и бурля, журча и шелестя на все лады, а мой мозг наполняет эти звуки сокровенным смыслом, выстраивая из них слоги, слова, фразы, сказанные никем и нигде, но задумчивым потусторонним шепотом. Это не более чем вода, я же вообразил себе зловещий заговор в межстенке, невидимых соглядатаев по углам и тысячи, тысячи свидетельств существования непоименованных созданий, не похожих ни на что виденное, которых потому и представить себе невозможно.
И даже если я говорю "нет!" этим неуемным фантазиям, почти неотличимым от болезненного бреда, такое твердое и уверенное в своей правоте "нет!", оно растворяется в концентрате запредельных звуков, смывается потоком несказанных, притом услышанных и понятых слов, исчезает, так и не выполнив функции отрицания. Отрицания чего?
Слышимого или осознаваемого? Реальности, не выдерживающей ни малейшей критики, или блеклого ее отпечатка, измусоленного, пережеванного в горькую кашицу - продукта собственного сознания?
Отрицания очевидности, называющей меня по забытому всеми, да еще уменьшительно-ласкательному имени, отвечающей на незаданные, но такие садняще-болезненные вопросы - отвечающей искренне, немногословно, исчерпывающе, - дающей убедительные советы, порой настойчивые советы, временами абсурдные советы... Лишь бы слушал, лишь бы внимал, лишь бы верил в волновую природу слова...
В десятитысячный раз убеждаю себя, что вода мертва: ей не свойственны корысть или алчность, ей не присущ ни один из выдуманных мною для нее пороков, наконец, ей глубоко и бессовестно безразличен я, равно как и весь остальной мир. Это всего лишь вода, но почему так упрямо она втолковывает мне свои бесформенные мысли, текучие и безвкусные мысли, проталкивает в меня бесцветные идеи, просит и советует, порой настаивает, а чаще требует и приказывает...
Безголосо кричит, угрожая, раскаивается в своем гневе, течет и струится. Течет.
И струится меж сознанием и реальностью, в ущелье между верой в кристальную ясность восприятия и тревожным звоночком, медно поющим: "Мы прекрасно знаем, в каких заведениях граждане прислушиваются к советам субстанций, всеобщим тайным голосованием признанных неодушевленными". Вера та от рождения слаба, вполне обоснованно застенчива и до бабьего визга не любит, когда ее испытывают. А звоночку уже вторят завывания сирен за скалами височных костей - значит все, приехали, ждем санитаров...
Мой надрывный кашель звучит в комнате с голыми стенами как рычание мотоциклетного мотора. Пустой стакан на столе, попав в резонанс, выдает затухающее "дзееннннь".
Недолеченный бронхит в очередной раз грязноногой белкой пробежался по скользким трубочкам-бронхам, и я благодарен ему за допущенный произвол, позволивший мне на несколько блаженных минут забыть об этом исступленном вынужденном самоистязании. В который раз принимаю решение передвинуть диван к другой стене - подальше от труб с мудро шепчущей водой. Но, думаю, толку от этого не будет: она все равно найдет меня.
В углу сейчас должна гореть настольная лампа, но что-то в ней умерло после падения. От всей нехитрой мебели из молочного сумрака проступают одни углы и края, отчего сам себе кажешься близоруким. Многократно расспрашивал, как все видит близорукий, внимательно выслушивал ответы, но вскоре неизменно забывал. Поэтому вовсе не увере
