Библиотека в кармане -русские авторы

         

Можаев Борис - Тихон Колобухин


Борис Можаев
ТИХОН КОЛОБУХИН
- Ты все говоришь, - правда, мол, свое возьмет, рано или поздно
одолеет? - спрашивал меня шкипер Федот.
- Ну! Неверно?
- Может, и верно... Только не в наших местах. Мне так думается: правда
где-то заблудилась. А может, дороги у нас неподходящие - боится завязнуть.
Кто ее знает! Но в наших краях правда и не ночует.
- Это почему же?
- А потому... Ты Тихона Спиридоныча Колобухина знаешь?
- Знать не знаю, но слыхал.
- Что ж ты про него слыхал?
- Садовник он хороший... Сад большой вырастил в чистом поле.
- Про это и ребятишки знают, которые вон по садам лазают. А ты про его
справедливость слыхал?
- Не припомню что-то.
- И об чем ты только помнишь? Если хочешь знать, перед Тихоном
Спиридонычем все люди равны.
В прошлом году он председателю райисполкома Скобликову яблок бесплатно
не дал. Тот прислал с "газиком" три мешка и записку от председателя
колхоза: "Товарищ Колобухин, отпустить..." И подпись - Батурин. А
Колобухин поперек этой записки написал: "За счет председателя колхоза". И
- в бухгалтерию! Содрали с Батурина...
- И только?
- По-твоему, мало?
- Это все мелочи.
- Мелочи? Ладно. А как это рассудить - Колобухин от пенсии отказался?
- От какой пенсии?
- От государственной! Пока, говорит, мне шестьдесят лет не стукнет,
пенсию получать не буду - совестно. А ведь у него не маленькая пенсия, он
капитаном был, пожарным инспектором. И добровольно ушел в садовники, в
колхоз... Это как рассудить?
Я пожал плечами.
- Любимое дело... Но при чем тут правда?
- Обожди! - сердито оборвал меня шкипер. - Ты сам небось не вступишь в
колхоз? Добровольно! А? То-то и оно... Любимое дело? Я, может быть, тоже
на земле люблю работать, но вот на пристани торчу... А Колобухин пошел...
сад вырастил. Пятнадцать лет растил. И вдруг его из сада убрали. Теперь и
скажи мне, есть у нас правда или нет?
- За что же его сняли?
- За непочтение родителей. В колхозе восемьсот рублей пропили, а он
написал про это в листок народного контроля и по селам развесил. Сам
Тутышкин приезжал. Это что, говорит, такое... Снять! Ну и сняли, и листки,
и Колобухина.
Я без дальних разговоров закинул рюкзак за спину и прошел в деревню
Малые Бочаги, где жил Колобухин. На травянистой дороге меня нагнал
грузовик с полным кузовом людей - колхозники с лугов ехали. Проголосовал.
Машина остановилась. Я влез в кузов. Тут мы и познакомились с Колобухиным.
На нем была серая, потемневшая от пота и покрытая на плечах сенной трухой
рубаха да видавшая виды соломенная шляпа с обвислыми и обтрепанными
полями. Он был черен, как жук, с выпуклыми, блестящими карими глазами, с
прямым носом и открытыми ноздрями.
Взглянув на мое газетное удостоверение, удивился:
- Неужели "туда" дошло?
- Дошло, - говорю.
- Но я не писал, не жаловался...
- Это неважно.
- Нет, важно. С работы меня никто не снимал, - я сам ушел. И вообще в
моей истории винить некого, - он нахохлился, как петух перед боем.
Я не торопился с расспросами - здесь и народу было много, да и вообще
сельские жители с ходу ничего не делают. Надо приглядеться к человеку,
прикинуть, что к чему.
Возле школы мы выпрыгнули из машины и пошли в конец деревни. Тихон
Спиридонович пригласил меня на чай.
Говорил он с корабишинским напевом, растягивал гласные в конце слов:
"Нюра-а, ставь самова-ар!" "Подвывают", - смеются у нас в Тиханове над
корабишинскими. Они, мол, люди пришлые и прозывались "талагаями". Одни,
говорят, из Латвии переселились, другие - с Кавказа, третьи - из





Содержание раздела