Мордовцев Даниил Лукич - Видение В Публичной Библиотеке
Даниил Лукич МОРДОВЦЕВ
ВИДЕНИЕ В ПУБЛИЧНОЙ БИБЛИОТЕКЕ
================================================================
А н н о т а ц и я р е д а к ц и и: Творчество писателя и
историка Даниила Лукича Мордовцева (1830 - 1905) обширно и
разнообразно. Его многочисленные исторические сочинения, как
художественные, так и документальные, написанные, как правило, с
передовых, прогрессивных позиций, всегда с большим интересом
воспринимались современным читателем, неоднократно
переиздавались и переводились на многие языки. Из богатого
наследия писателя в сборник вошли произведения, тематически
охватывающие столетие русской истории: "Сиденне раскольников в
Соловках" (конец XVII века), "Державный плотник" (о Петре I)
"Наносная беда" и "Видение в Публичной библиотеке" (время
Екатерины II)
================================================================
I would recall a vision which
I dream'a Perchance in sleep...
(Byron. "The dream")*
Ясный тихий июльский день клонится к такому же ясному тихому вечеру.
Спускающееся где-то там, за финляндским горизонтом солнце обливает
червонным золотом массивный купол Исаакия, острые шпицы Адмиралтейства и
Петропавловский собор. Вдоль Невского тянутся привычные для глаз световые
полосы от правой стороны к левой, а гигантская тень от Публичной
библиотеки все вырастает и тянется все дальше и дальше.
_______________
* Виденье помню я, о нем я грезил
Во сне, быть может, - ведь безмерна мысль...
(Байрон. "Сон")
Пер. с англ. М. Зенкевича
Тихо в Публичной библиотеке. Время стоит летнее, жаркое. Учащаяся
молодежь еще не съезжалась к приемным экзаменам, набирается сил среди
родных полей и лесов; остальная петербургская интеллигенция отдыхает по
дачам, по деревням, на водах; ученые люди делают свои летние ученые
экскурсии; в Петербурге остаются только товарищи министров, наборщики да
дворники. Читальные залы и отделения Публичной библиотеки пусты. Оттого и
тихо так.
Только в Ларинской зале над большим столом наклонилась седая борода и
шуршит жесткими пожелтевшими листами старой книги. В "Россика", в углу,
виднеется классическая фигура спящего сторожа. Тихо кругом, так тихо,
точно на кладбище. Да это и в самом деле великое, мировое кладбище голов
человеческих, гениальных, умных и - увы! глупых. Только извне в это тихое
пристанище смерти и бессмертия доносятся неясные отзвуки жизни. То
задребезжит нетерпеливый звонок конки, то прогромыхает по глухому торцу
извозчичья карета, отзовется где-то гармоника, и опять все тихо. На
карнизах, за окнами, голуби хлопают крыльями об стены и гнусливо воркуют.
То прорежет воздух резкий писк стрижей - и словно растает в этом же
воздухе.
Как тихо, как хорошо, как задумчиво работается среди этого могильного
уединения, летом, в нашем драгоценном книгохранилище! Только тот, кто
работает в нем летом и - раздумывался над отошедшею в вечность жизнью и
мыслью людей, имена, чувства, деяния и помыслы которых как бы замурованы,
словно египетские мумии в катакомбах, в этих бесконечных рядах массивных
шкапов и витрин, только тот поймет чистые наслаждения, даваемые душе этой
работой, а иногда и жгучую, обидную тоску о том, что все это, отошедшее в
вечность, должно было бы быть не тем, чем оно было...
Удар крыльев голубя о стекло выводит седую бороду из задумчивости. Он
встает и разминает окоченевшие от продолжительного сидения члены.
Влево, в мраморном кресле, с обращенным к западу бледным лицом
покоится мраморный старик. Нервное, худое, высохшее д
