Набоков Владимир - Драка
Владимир Набоков
Драка
1
По утрам, если солнце приглашало меня, я ездил за город
купаться. У конечной остановки трамвая, на зеленой скамье,
проводники -- коренастые, в огромных тупых сапогах -- отдыхали,
вкусно покуривая, и потирали изредка тяжелые, пропахнувшие
металлом руки, глядя, как рядом, вдоль самых рельс, человек в
мокром фартуке поливает цветущий шиповник, как вода серебряным
гибким веером хлещет из блестящей кишки, то летая на солнце, то
наклоняясь плавно над трепещущими кустами. Я проходил мимо них,
зажав под мышкой свернутое полотенце, быстрым шагом направлялся
к опушке леса; там частые и тонкие стволы сосен,
шероховато-бурые внизу, телесного цвета повыше, были испещрены
мелкими тенями, и на чахлой траве под ними валялись, как бы
дополняя друг друга, лоскутки солнца и лоскутки газет. Внезапно
небо весело раздвигало стволы; по серым волнам песка я
спускался к озеру, где вскрикивали да поеживались голоса
купавшихся и мелькали на светлой глади темные поплавки голов.
На пологом скате навзничь и ничком лежали тела всех оттенков
солнечной масти -- иные еще белые с розоватым крапом на
лопатках, иные же жаркие, как мед или цвет крепкого кофе со
сливками. Я освобождался от рубашки, и сразу со слепою
нежностью наваливалось на меня солнце.
И каждое утро, ровно в девять, появлялся подле меня один и
тот же человек. Это был колченогий пожилой немец в штанах и
куртке полувоенного покроя, с большой лысой головой,
выглаженной солнцем до красного лоску. Он приносил с собой
черный, как старый ворон, зонтик и ладно схваченный тюк,
который тотчас делился на серое одеяло, купальную простыню и
пачку газет. Одеяло он аккуратно раскладывал на песке и,
оставшись в одних трусиках, заранее надетых под штаны, преуютно
на одеяле устраивался, прилаживал раскрытый зонтик за головой,
чтобы тень падала только на лицо, и принимался за газеты.
Я искоса следил за ним, примечая темную, словно
расчесанную шерсть на его крепких, кривых ногах, пухловатое
брюхо с глубоким пупом, глядящим, как глаз, в небо,-- и очень
мне было занятно гадать, кто этот человек, так благочестиво
любивший солнце.
Мы валялись на песке часами. По небу текли волнующимся
караваном летние облака -- облака-верблюды, облака-шатры.
Солнце старалось проскользнуть между них, но они находили на
него ослепительным краем, воздух потухал, потом снова назревало
сиянье, но первым озарялся не наш, а супротивный берег,-- мы
еще были в тени, ровной и бесцветной, а там ложился уже теплый
свет, там тени сосен оживали на песке, вспыхивали вылепленные
из солнца маленькие, голые люди,-- и внезапно, как счастливое,
огромное око, раскрывалось сиянье и на нашей стороне. Тогда я
вскакивал на ноги, серый песок мягко обжигал мне ступни, я
бежал к воде, шумно в нее врезался. Хорошо потом высыхать на
угреве, чувствовать, как солнце вкрадчивыми устами жадно пьет
прохладный бисер, оставшийся на теле.
Немец мой захлопывает зонтик и, осторожно вздрагивая
кривыми икрами, в свой черед спускается к воде, где, по обычаю
пожилых купальщиков омывши сначала голову, широким движением
пускается вплавь. Продавец кислых леденцов проходит берегом,
выкрикивая свой товар. Двое других в купальных костюмах быстро
проносят ведро с огурцами -- и соседи мои по солнцу,
грубоватые, на диво сложенные молодцы, подхватывают короткие
возгласы торговцев, искусно подражая им. Голый младенец, весь
черный от сырого песка, прилипшего к нему, ковыляет мимо меня,
и смешно прыгает маленький клюв
