Набоков Владимир - Две Лекции По Литературе
Владимир Набоков
Две лекции по литературе
Перевод с английского В. ГОЛЫШЕВА
"Анну Каренину", - вразумлял Лев Толстой заезжего газетчика из
Германии, - никак нельзя пересказать ни коротко, ни по-немецки". Владимир
Набоков счел бы эту реплику безупречной. Собственно говоря, он и подобрал
для своих лекционных нужд аналогичное высказывание. "Однажды, - рассказывал
он в аудитории, - когда трезвомыслящий, но несколько поверхностный
французский философ попросил глубокомысленного, но темного немецкого
философа Гегеля изложить свою мысль сжато, Гегель отрезал: "Такие предметы
нельзя изложить ни сжато, ни по-французски".
Как и должно быть у всякой цельной личности, у Набокова лектор
неотделим от писателя, он его естественное продолжение. Отличие только в
том, что перед аудиторией на место своих собственных слов ему приходится
подставлять слова Чехова, Тургенева, Гоголя, Флобера, Пруста или Кафки.
Набоковские художественные пристрастия распространяются не только на
творимый им собственный мир, но и на литературную классику, откуда он
выбирает только то, что подтверждает его писательские взгляды; все
остальное отбрасывается как не заслуживающее внимания. Отсюда -
набоковизация мировой литературы, выстраивание ее творцов в ряд
исторических предшественников ему самому. Вот, полюбуйтесь, набоковские
страницы Льва Толстого, вот сиринская наблюдательность Джойса, вот влажные
находки Лермонтова на еще не возделанных клумбах "Дара".
Высшая задача писателя, говорит Набоков, превратить читателя в
зрителя. И в ход на лекциях пускается все: на доске возникают схема
дуэльного пистолета и план дома, расписание маршрутов и рисунок жука (жука!
- подчеркивает Набоков, а не таракана, как у безграмотных переводчиков),
жука, в которого превращается кафковский Грегор Замза. Но прежде всего
начинается детальное (медленнее медленного) чтение обсуждаемого текста -
ради уяснения неясностей, вникания в мелочи, ради исправления неточного
перевода. "Vive le pedant! - торжествующе выкликает Набоков свой
переводческий девиз, - и долой простаков, убежденных, что дело сделано,
коли дух передан".
В подобной истории литературы Набокову как бы отводится роль
снисходительного к подмастерьям мастера. Не потому ли он отклонял влияние
на "Приглашение на казнь" "Процесса" Кафки, даже отрицал простое
читательское с ним знакомство, что Кафка, с его точки зрения, что
называется, испортил тему, написал тяжеловесно и по-немецки? Пришлось
переписывать книгу как следует. Создается впечатление, что "Процесс" для
Набокова - это некая "Адмиралтейская игла" госпожи Солнцева, полная
истраченных впечатлений и перевранных чувств. И если как писатель он
поясняет, проясняет, подправляет замысел Кафки своим "Приглашением на
казнь", то как лектор для той же цели берет уже не "Процесс", а
"Превращение".
Лекционный же Флобер призван доказать противоположную набоковскую
мысль: нет такой мелочи, которую нельзя сделать центром поэтической
мизансцены и последующего учебно-поэтического анализа, как, например,
покрасневшие мочки Эммы (мочки! - снова подчеркивает Набоков, а не кончики
ушей, прикрытые у героини шляпкой).
А цель и в том и в другом случае одна - называние предметов
окружающего мира более правильными именами, детализация жизни,
прочерчивание спасительного личного космоса в общественном хаосе. Иными
словами, процесс художественных превращений.
Каков же он, мир, понятый по Набокову?
Это мир, полный красоты и жалости к ней. Ибо всему красивому, учит
