Набоков Владимир - Хват
Владимир Набоков
Хват
Наш чемодан тщательно изукрашен цветными наклейками,--
Нюрнберг, Штутгарт, Кельн (и даже Лидо, но это подлог); у нас
темное, в пурпурных жилках, лицо, черные подстриженные усы и
волосатые ноздри; мы решаем, сопя, крестословицу. В отделении
третьего класса мы одни, и посему нам скучно,
Поздно вечером приедем в маленький сладострастный город.
Свобода действий! Аромат коммерческих путешествий! Золотой
волосок на рукаве пиджака! О женщина, твое имя -- золотце...
Так мы называли нашу маму, а потом -- Катеньку. Психоанализ: мы
все Эдипы. За прошлую поездку изменено было Катеньке трижды, и
это обошлось в тридцать марок. Почему в городе, где живешь, они
всегда мордастые, а в незнакомом -- прекраснее античных гетер?
Но еще слаще: элегантность случайной встречи, ваш профиль
напоминает мне ту, из-за которой когда-то... Одна-единственная
ночь, после чего разойдемся, как корабли... Еще возможность:
она окажется русской. Позвольте представиться: Константин...
фамилью, пожалуй, не говорить,-- или может быть выдумать?
Сумароков. Да, родственники.
Мы не знаем известного турецкого генерала и не можем найти
ни отца авиации, ни американского грызуна,-- а в окно смотреть
тоже не особенно забавно. Поле. Дорога. Елки-палки, Домишко и
огород. Поселяночка, ничего, молодая.
Катенька -- тип хорошей жены. Лишена страстей, превосходно
стрялает, моет каждое утро руки до плеч и не очень умна: потому
не ревнива. Принимая во внимание доброкачественную ширину ее
таза, довольно странно, что уже второй ребеночек рождается
мертвым. Тяжкие времена. Живешь в гору. Абсолютный маразм, пока
уговоришь, двадцать раз вспотеешь, а из них комиссионные
выжимай по капле. Боже мой, как хочется поиграть в феерически
освещенном номере с золотистым, грациозным чертенком...
Зеркала, вакханалия, пара шнапсов. Еще целых пять часов.
Говорят, железнодорожная езда располагает к этому. Крайне
расположен. Ведь как там ни верти, а главное в жизни --
здоровая романтика. Не могу думать о торговле, пока не пойду
навстречу моим романтическим интересам. Такой план: сперва-- в
кафе, о котором говорил Ланге. Если там не найдет...
Шлагбаум, пакгаузы, большая станция. Наш путник спустил
оконную ра.му и оперся на нее. расставив локти. Через перрон
дымились вагоны какого-то экспресса. Под вокзальным куполом
смутно перелетали голуби. Сосиски кричали дискантом, пиво --
баритоном. Барышня в белом джемпере, то соединяя оголенные руки
за спиной (и покачиваясь, и хлопая себя сзади по юбке сумкой),
то скрещивая их на груди (и наступая ногой на собственную
ногу), то, наконец, держа сумку под мышкой и с легким треском
засовывая проворные пальцы за блестящий черный пояс, стояла,
говорила, смеялась,-- и напутственно касалась собеседника, и
опять извивалась на месте, загорелая, с открытыми ушами,-- и на
пряничной коже предплечья-- очаровательная царапина. Не
смотреть, но все равно, будем фиксировать. В лучах напряженного
взгляда она начинает млеть и слегка расплываться. Сейчас сквозь
нее проступит все, что за ней,-- мусорный ящик, реклама,
скамья. Но тут, к сожалению, пришлось хрусталику вернуться к
нормальному состоянию,-- все передвинулось, мужчина вскочил в
соседний вагон, поезд тронулся, она вынула из сумки платок.
Когда, уже отставая, она поравнялась с окном, Константин,
Костя. Костенька, трижды смачно поцеловал свою ладонь и
осклабился,-- но она и этого не заметила: ритмично помахивая
платком, уплыла.
Поднял раму и обернувшись, он с
