Набоков Владимир - Обида
Владимир Набоков
Обида
Ивану Алексеевичу Бунину
Путя сидел на козлах, рядом с кучером (он не особенно
любил сидеть на козлах, но кучер и домашние думали, что он это
любит чрезвычайно, Путе же не хотелось их обидеть,-- вот он там
и сидел, желтолицый, сероглазый мальчик в нарядной матроске).
Пара откормленных вороных, с блеском на толстых крупах и с
чем-то необыкновенно женственным в долгих гривах, пышно
похлестывая хвостами, бежала ровной плещущей рысью, и
мучительно было наблюдать, как, несмотря на движение хвостов и
подергивание нежных ушей, несмотря также на густой дегтярный
запах мази от мух, тусклый слепень или овод с переливчатыми
глазами навыкате присасывался к атласной шерсти.
У кучера Степана, мрачного пожилого человека в черной
безрукавке поверх малиновой рубахи, была крашеная борода клином
и коричневая шея в тонких трещинках. Путе было неловко, сидя с
ним рядом, молчать; поэтому он пристально смотрел на постромки,
на дышло, придумывая любознательный вопрос или дельное
замечание. Изредка у той или другой лошади приподнимался
напряженный корень хвоста, под ним надувалась темная луковица,
выдавливая круглый золотой ком, второй, третий, и затем складки
темной кожи вновь стягивались, опадал вороной хвост.
В коляске сидела, заложив нога на ногу, путина сестра,
смуглая молодая дама (ей было всего девятнадцать лет, но она
уже успела развестись), в светлом платье, в высоких белых
сапожках на шнурках с блестящими черными носками и в
широкополой шляпе, броса.вшей кружевную тень на лицо. У нее с
утра настроение было дурное, и когда Путя в третий раз
обернулся к ней, она в него нацелилась концом цветного зонтика
и сказала: "Пожалуйста, не вертись!"
Сначала ехали лесом. Скользящие по синеве великолепные
облака только прибавляли блеска и живости летнему дню. Ежели
снизу смотреть на вершины берез, они напоминали пропитанный
светом, прозрачный виноград. По бокам дороги кусты дикой малины
обращались к жаркому ветру бледным исподом листьев. Глубина
леса была испещрена солнцем и тенью,-- не разберешь, что ствол,
что просвет. Там и сям райским изумрудом вдруг вспыхивал мох;
почти касаясь колес, пробегали лохматые папоротники.
Навстречу появился большой воз сена -- зеленоватая гора в
дрожащих тенях. Степан попридержал лошадей, гора накренилась на
одну сторону, коляска в другую,-- едва разминулись на узкой
лесной дороге, и повеяло острым полевым духом, послышался
натруженный скрип тележных колес, мелькнули в глазах вялые
скабиозы и ромашки среди сена,-- но вот Степан причмокнул,
тряхнул вожжами, и воз остался позади. А погодя расступился
лес, коляска свернула на шоссе, и дальше пошли скошенные
поля,-- звон кузнечиков в канавах, гудение телеграфных столбов.
Сейчас будет село Воскресенское, а еще через несколько минут --
конец.
"Сказаться больным? Свалиться с козел?" -- уныло подумал
Путя, когда показались первые избы.
Тесные белые штанишки резали в паху, желтые башмачки
сильно жали, неприятно перебирало в животе.
День предстоял гнетущий, отвратительный, но неизбежный.
Уже ехали селом, и откуда-то из-за изб и заборов
отзывалось деревянное эхо на согласный копытный плеск.
Мальчишки играли в городки на заросшей травой обочине, со
звоном взлетали рюхи. Мелькнули серебряные шары и ястребиное
чучело в саду местного лавочника. Собака, молча, копя лай,
выбежала из-за ворот, перемахнула через канаву и только тогда
залилась лаем, когда догнала коляску. Протрусил верхом на
гнедой, мохнатой деревенско
