Набоков Владимир - Убедительное Доказательство
В.Набоков
Убедительное доказательство
Перевод с английского С. Ильина
Искусство, как известно, игра. Глубинное осознание зачинщиком игры,
художником этого непреложного факта не всегда проходит безболезненно. Кто
он, человек искусства, в конце-то концов: демиург или фокусник? Холод
гордыни и жар самоуничижения, в которые время от времени бросает художника,
объясняются в первую очередь двусмысленностью избранного им поприща. И
бывает, что автор из лучших побуждений - будь то забота об общественном
благополучии или страсть к объективной истине, к тому, "как оно есть на
самом деле", - ополчается на свой же несерьезный род деятельности, на его
условности и приемы и с неизбежностью впадает "в неслыханную простоту".
Общество лишается художника, приобретая взамен моралиста, религиозного
проповедника, политического агитатора. Но с другой стороны, творчество
писателя, которому совершенно не в тягость постоянное пребывание в башне из
слоновой кости, как правило, теряет насущность и, следовательно, обречено
на поверхностное и даже снисходительное внимание ценителей литературы.
Конфликт между жизнью понарошку и собственно жизнью неразрешим и
чрезвычайно плодотворен. Многими шедеврами искусства человечество обязано
дерзким - на грани безрассудства - игровым попыткам художественного вымысла
освоить неокультуренную целину реальности.
Вопреки сказанному выше, герой нынешнего литературного гида "ИЛ",
русско-американский писатель Владимир Набоков, искренне, последовательно и
даже с вызовом не признавал конфликта поэзии и правды, "ересь" простоты не
соблазняла его. И не потому, что Набоков неглубок, легковесен или
олимпийски равнодушен, как иногда думают. Само противоречие между игрой
искусства и тем, "как оно есть на самом деле", писатель счел несущественным
и надуманным: его осенила догадка, что мир не бессмысленное движение
материи, и не громоздкое воплощение запредельных истин, и не "пустая и
глупая шутка", а блистательный розыгрыш. Опыт художника и натуралиста раз
за разом утверждал Набокова в справедливости такого предположения. Особый
склад таланта позволял Набокову с воодушевлением узнавать стихию игры - и в
природе, и в личной судьбе, и в творчестве любимых писателей - и,
разумеется, сделать игру первотолчком собственной художественной вселенной.
Убеждение, что космос и сонет заведены одним и тем же ключом и "при всех
ошибках и промахах внутреннее устройство жизни", как и устройство "точно
выверенного произведения искусства тоже определяется вдохновением и
точностью", избавило Набокова от тоски по проклятым вопросам и почтения к
ним, внушило уверенность в том, что, занимаясь творчеством, он занимается
очень насущным делом, имеющим непосредственное отношение к тайне
мироздания, к механизму великой игры. Речь идет, говоря напрямую, о
сокровенной перекличке творца с Творцом. Естественным образом в такой
эстетизированной вселенной главное зло - пошлость во всех ее проявлениях:
безвкусный поступок, расхожая фраза, плоская мысль, примитивная идеология
или скудоумие массового энтузиазма равно грешат против мировой гармонии и
поэтому отвратительны.
Именно максимализм артистических притязаний делает Набокова "своим" в
русской литературе, как бы ни дорожил писатель собственной
исключительностью и выстраданным одиночеством. Посмотрите, как
расширительно и человечно толкует он понятие эстетического наслаждения:
"... особое состояние, при котором чувствуешь себя - как-то, где-то, чем-то
- связанным с другими ф
