Набоков Владимир - Встреча С В Сириным
"Старое литературное обозрение" 2001, №1(277)
В настоящем выпуске журнала, посвященном столетию со дня рождения В.В.
Набокова, представлены непереиздававшиеся и малоизвестные тексты. Это
первое европейское и первое американское интервью писателя, заметки
маргинальных жанров - некролог, пародия - ценные мелочи, сопровождающие
главные книги: портрет И.В. Гессена переходит в "Другие берега", а тень
Амалии Фондаминской ложится на образ Александры Яковлевны Чернышевской из
"Дара"; пародия высвечивает смысловые закоулки известного рассказа Сирина
30-х годов.
Мы также предлагаем вниманию наших читателей впервые публикуемые на
русском языке главы двухтомной набоковской биографии Брайяна Бойда и
новейшие исследования, посвященные творчеству писателя.
Встреча с В. Сириным
(От парижского корреспондента "Сегодня")
Сирин приехал в Париж устраивать свой вечер[1]; думаю, к нему пойдет
публика не только потому, что любит его как писателя, но и из любопытства:
как выглядит автор "Защиты Лужина"? Любопытные увидят 33-летнего юношу
спортивного типа, очень гибкого, нервного, порывистого. От Петербурга
остались у него учтивые манеры и изысканная, слегка грассирующая речь;
Кембридж дал спортивный отпечаток; Берлин - добротность и некоторую
мешковатость костюма: в Париже редко кто носит такие макинтоши на
пристегивающейся подкладке.
У него - продолговатое, худое лицо, высокий, загорелый лоб, породистые
черты лица. Сирин говорит быстро и с увлечением. Но какая-то
целомудренность мешает ему рассказывать о самом себе. И потом - это очень
трудно. Писателю легче создать вымышленную жизнь, нежели увлекательно
рассказать свою собственную... В 33 года укладывается Тенишевское училище,
бегство из Крыма, счастливое время Кембриджа, книги и скучная берлинская
жизнь, с которой нет сил расстаться только потому, что лень трогаться с
места - да и не все ли равно, где жить?
- Если отбросить писательскую работу, очень для меня мучительную и
кропотливую, - рассказывает Сирин, дымя папиросой, - останется только
зоология, которую я изучал в Кембридже, романские языки, большая любовь к
теннису, футболу и боксу. Кажется, я не плохой голкипер...
Он говорит это с гордостью, - на мгновенье спортсмен берет верх над
писателем. Но мы быстро находим прерванную нить разговора.
- ...Вас обвиняют в "не-русскости", в сильном иностранном влиянии,
которое сказалось на всех романах, от "Короля, дамы, валета" - до "Камеры
обскура".
- Смешно! Да, обвиняли во влиянии немецких писателей, которых я не
знаю. Я ведь вообще плохо читаю и говорю по-немецки. Можно говорить скорей
о влиянии французском: я люблю Флобера и Пруста. Любопытно, что близость к
западной культуре я почувствовал в России. Здесь же, на Западе, я ничему
сознательно не научился. Зато особенно остро почувствовал обаяние Гоголя и
- ближе к нам - Чехова.
- Ваш Лужин повесился[2]; Мартын Эдельвейс свихнулся и - неизвестно
для чего поехал в Россию совершать свой "Подвиг"; Кречмар из "Камеры
обскура" увлекался уличной женщиной. Роман целиком еще не напечатан, но
конец его предвидеть не трудно. Кречмар, конечно, кончит плохо... Почему у
физически и морально здорового, спортивного человека все герои такие
свихнувшиеся люди?
- Свихнувшиеся люди?.. Да, может быть, вы правы. Трудно это объяснить.
Кажется, что в страданиях человека есть больше значительного и интересного,
чем в спокойной жизни. Человеческая натура раскрывается полней. Я думаю, -
все в этом. Есть что-то влекущее в страданиях.
