Набоков Владимир - Встреча
Владимир Набоков
Встреча
У Льва был брат Серафим, Серафим был старше и толще его,--
впрочем весьма возможно, что за эти девять, нет, позвольте,
десять, Боже мой -- десять с лишком лет, он похудел, кто его
знает,-- будет известно через несколько минут. Лев уехал,
Серафим остался,-- и то и Другое произошло совсем случайно,-- и
даже, если хотите, именно Лев был скорее левоват. Серафим же,
только что окончивший тогда Политехникум, ни о чем, кроме как о
своем поприще, не думал, боялся политических сквозняков,
странно, странно, странно,-- через несколько минут он войдет.
Обняться? Сколько лет, сколько зим? Спец. О, эти слова с
отъеденными хвостами, точно рыбьи головизны... спец...
Утром был телефонный звонок, чужой женский голос
по-немецки сообщил: приехал, хотел бы сегодня вечером зайти,
завтра уезжает. Неожиданность,-- хотя Лев уже знал, что брат в
Берлине. У Льва был знакомый, у которого был знакомый, у
которого, в свою очередь, был знакомый, служивший в
торгпредстве. Командировка, закупает что-нибудь. Он в партии?
Десять с лишком лет.
Все эти годы они не сносились друг с другом, Серафим ровно
ничего не знал о брате. Лев почти ничего не знал о Серафиме.
Раза два имя Серафима просквозило в серой, как дымовая завеса,
советской газете, которую Лев просматривал в библиотеке. "А
поскольку -- писал Серафим,-- основной предпосылкой
индустриализации является укрепление социалистических элементов
в нашей экономической системе вообще, коренной сдвиг в деревне
выдвигается, как одна из особо существенных и первоочередных
текущих задач".
Лев, с простительным запозданием доучившийся в пражском
университете (диссертация о славянофильских течениях в русской
литературе), теперь искал счастья в Берлине, и все не мог
решить, в чем оно, это счастье,-- в торговле всякими пустяками,
как советовал Лещеев, или в типографской работе, как предлагал
Фукс. К слову сказать, Лещеев и Фукс с женами собирались его
навестить как раз в этот вечер, было русское Рождество, Лев на
последние деньги купил подержанную елочку, ростом в поларшина,
пяток малиновых свечек, фунт сухарей, полфунта конфет. Гости
обещали позаботиться о водке и вине. Но, как только сделано
было ему конспиративное и невероятное сообщение о желании брата
повидаться с ним,-- Лев поспешил гостей отменить. Лещеевых не
оказалось дома,-- он передал через прислугу: непредвиденное
дело. Конечно, беседа с братом, на юру, сглазу на глаз, будет
крайне мучительной, но еще хуже, если... "...Это мой брат, из
России".-- "Очень приятно. Ну, что,-- скоро они подохнут?"--
"То есть кто-- они? Я вас не понимаю". Особенно горяч и
нетерпим был Лещеев... Нет, нет, отменить.
Теперь, около восьми вечера, он похаживал по своей бедной,
но чистенькой комнате, стукаясь то о стол, то о белую грядку
тощей кровати,-- бедный, но чистенький господин, в черном
костюме с лоском, в отложном воротничке, слишком для него
широком. У него было безбородое, курносое, простоватое лицо, с
маленькими, слегка безумными глазами. Он носил гетры, чтобы
скрыть дырки в носках. Недавно он разошелся с женой, которая
совершенно неожиданно изменила ему,-- и с кем, с кем... с
пошляком, с ничтожеством... Он теперь убрал ее портрет,-- иначе
пришлось бы отвечать на вопросы брата ("Кто это?" "Моя бывшая
жена". "То есть как-- бывшая?.."). Убрал он и елку,-- выставил
ее, с разрешения квартирной хозяйки, на хозяйский балкон,-- а
то, кто его знает, еще посмеется над эмигрантской
чувствительностью. Нечего было
