Нагибин Юрий - В Те Юные Годы
Юрий Маркович Нагибин
В ТЕ ЮНЫЕ ГОДЫ
Быль
Семье Р-ных, давшей крупного ученого, многообещавшего литературоведа,
талантливого художника и бесстрашного солдата
1
Что мог я сделать для тебя, Оська?.. Я не мог ни защитить тебя, ни спасти,
меня не было рядом с тобой, когда смерть заглянула в твои раскосые глаза, но и
будь я рядом, ничего бы не изменилось. А может быть, что-то изменилось бы, и
неправда, будто каждый умирает в одиночку?.. Но к чему говорить о том, чего не
вернешь, не изменишь, не переиграешь? Я мог сделать для тебя лишь одно - не
забыть. И не забыл. Я помнил о тебе и Павлике каждый день той долгой и такой
короткой жизни, что прожил без вас, и вымучил у вечности короткое свидание с
вами. Я не просто верю, а знаю, что эта встреча была. Она не принесла ни
радости, ни утоления, ни очищения слезами, ничего не развязала, не утихомирила
в душе. И все-таки я начну мой рассказ, нет, мой плач о тебе с этой встречи и
не стану искать новых слов для нее, а воспользуюсь старыми - они близки сути.
Это произошло несколько лет назад в лесу, неподалеку от моего загородного
жилья, на долгой и таинственной тропе, которую мне никак не удавалось пройти
до конца - лес неумолимо гнал меня прочь. И тогда я понял, что должен ломить
по этой заросшей тропке, пока не возобладаю над чем-то, названия чему нет*.
* Приводимый далее текст в кавычках - самоцитата Ю. Нагибина из его
рассказа "Школьный альбом" - Примеч. издателей
"...Теперь я поступал так: долго шел привычным маршрутом, а потом будто
забывал о тропке, переставал выглядывать ее под иглами, подорожником, лопухами
и брел на авось. И глухая тревога щемила сердце.
Раз я вышел на незнакомую лесную луговину. Казалось, солнце отражается в
бесчисленных зеркалах, таким блистанием был напоен мир. И зеленая луговинка
залита солнцем, лишь в центре ее накрыла густая круглая тень от низко
повисшего маленького недвижимого облака. В пятачке этой малой тени на
возвышении - бугор не бугор, камень не камень - стояли они: Павлик и Оська.
Вернее, маленький Оська полулежал, прислонясь к ногам Павлика, казавшегося еще
выше, чем при жизни. Они были в шинелях, касках и сапогах, у Павлика на груди
висел автомат. Оськиного оружия я не видел. Их лица темны и сумрачны, это
усугублялось тенью от касок, скрывавшей глаза. Я хотел кинуться к ним, но не
посмел, пригвожденный к месту их отчужденностью.
- Чего тебе нужно от нас? - Голоса я не узнал и не видел движения мускулов
на темных лицах, но догадался, что это сказал Павлик.
- Чтобы вы были здесь. На земле. Живые.
- Ты же знаешь, что мы убиты.
- А чудо?.. Я вас ждал.
- Ты думал о нас. - Мне почудился в страшном своей неокрашенностью голосе
Павлика слабый отзвук чего-то былого, родного неповторимой родностью. - Думал
каждый день, вот почему мы здесь.
- И вы?..
- Мертвые. У него снесено полчерепа, это не видно под каской. У меня
разорвано пулей сердце. Не занимайся самообманом. Хочешь о чем-нибудь
спросить?
- Что там?
Ответа не последовало. Потом Оська, его голос я помнил лучше, да ведь и
расстались мы с ним позже, чем с Павликом, тихо проговорил:
- Скажи ему.
- Зачем ты врешь о нас? - В голосе был не упрек - презрительная сухость. -
Я никогда не горел в сельской школе, окруженной фашистами, а он не выносил
товарища из боя. Меня расстрелял немецкий истребитель, а ему снесло затылок
осколком снаряда, когда он писал письмо. На мертвых валят, как на мертвых, но
ты этого не должен делать. Думаешь, нам это надо? Ты помнишь нас ма
