Нагибин Юрий - Встань И Иди
Юрий Маркович Нагибин
ВСТАНЬ И ИДИ
Повесть
1. Несостоявшееся путешествие
Не знаю, любил ли я отца в эти ранние годы. Едва ли. Я любил Дарью,
Дашуру, служитель-ницу и стража нашего дома. Но отец возбуждал мое
любопытство, будил фантазию. Каждое утро он куда-то исчезал и появлялся под
вечер, когда единственное окно длинного коридора нашей квартиры, обращенное
на закат, обливалось оранжевым и на полу под ним ложились светлые, сияющие
полосы. То, куда отец исчезал, называлось обычно службой, реже - биржей. Я
не знал значения ни первого, ни второго слова. Но второе слово меня
чаровало. И до восьми лет, когда я пошел в школу и научился хитрить, на
обычный вопрос взрослых: "Кем ты хочешь быть, когда вырастешь?" - я с
гордостью отвечал: "Биржевиком". Я знал, что с таинственным словом "биржа"*
связаны и те красивые денежные знаки, которыми мне давали играть. Дети
любят играть в куплю-продажу, инстинкт торговли, мены, наверное, один из
древнейших человеческих инстинктов. Летом, на даче, в погожие дни мы,
ребята, играли в "зеленщика" - листья подорожника были салатом, его
зеленые, пупырчатые стрелы - огурцами, другие травы означали морковь,
капусту, петрушку, репу, свеклу; в ненастье мы играли в "кондитерскую" -
лепили булочки из грязи, в особых формочках "пекли" всевозможные пирожные и
кексы из мокрого песка; зимой мы играли в скобяные, москательные лавки.
* В то время биржа существовала официально.
На этих игрушечных торжищах мы расплачивались не бумажками и
щепочками, а красными, синими, узорчато-белыми, тугими, пахучими,
хрустящими деньгами всех пяти континентов. Деньги раньше марок одарили меня
волнующим ощущением широты, безграничности мира. Биржа казалась мне и
портом и кораблем одновременно, а вернее - воротами в огромный,
захватывающий дух простор жизни. Отец был путешественником, единственным
путешествен-ником в нашей семье. Остальные были так же пригвождены к
квартире, как и я сам. Дашура ходила за съестным до того, как я просыпался;
мамины вечерние выходы происходили поздно, когда я уже спал. Один отец на
моих глазах с каждодневным, неиссякающим бесстрашием исчезал в неведомом. И
меня тянуло за ним, тянуло в мир, где хрустят, переходя из рук в руки, все
эти красные, голубые, зеленые, синие деньги.
У нас в коридоре, наискось от окна, глядевшего на закат, находился
чулан. Две стены у него были настоящие, капитальные, а две - дощатые,
оклееные обоями, в три моих роста и много не доходящие до потолка. Когда
мысль о путешествии овладела мною, благородная крутизна этих двух стен
увиделась мне бортами корабля. Небо за окном обернулось морем. Нелепый,
увенчанный башенкой купол армянской церкви, стоявшей напротив нашего дома,
стал чем угодно: маяком, островом, городом, пиратским судном, а сам я -
капитаном, готовым вести свой корабль, окрещенный "Биржа", в таинственную
страну биржевиков на розыски моего отца. Было все: корабль, маршрут, море,
решимость, цель. Не было главного: навыка к отвлеченности, к мечте.
Я читал лишь одну, самую неромантическую книгу о путешествиях
"Робинзон Крузо". Книгу наполненную мелочной заботой об одежде, жратве,
хозяйственной утвари. Возможно, другой человек выносит из этой книги
простор, полет, ветер. Но я, что соответствовало, видно, моей комнатной
природе и убогому реализму воображения, помнил лишь ее "хозяйственную"
сторону: бесконечный прейскурант всевозможных вещей и продуктов, частью
созданных, главным же образом выловленных Робинзоном в море, найденных им
н
