Нестеренко Юрий (Райт Джордж) - Удовольствие Дона Хуана
Юрий Нестеренко
Удовольствие Дона Хуана
В жизни моего приятеля случилось давно ожидаемое радостное
событие: умер его сосед.
Не то чтобы старичок отличался какой-то особенной зловред-
ностью - нет, напротив, он был тихим и незаметным, словно таракан,
лишь по ночам выползая на кухню. Просто Олег - это, как вы поняли,
мой приятель - принадлежал до самого последнего времени к числу
тех, редких уже, московских несчастливцев, что вынуждены проживать
(жизнью это назвать трудно) в коммуналках. Со смертью же соседа
квартира целиком переходила в пользование семьи Олега.
Никаких родственников, ни ближних, ни дальних, у старичка не
оказалось, и он отправился в крематорий за государственный счет;
убогим же его скарбом государство побрезговало, и Олег, по природ-
ному любопытству, решил разобрать старый хлам, прежде чем тащить
на помойку. И тут выяснились некоторые любопытные подробности.
Оказывается, тихий старичок долгие годы, еще с тридцатых, слу-
жил в НКВД, и на счету его, должно быть, многие сотни жизней. Выйдя
на пенсию при Хрущеве, он, словно вампир из триллера, напитавшийся
энергией своих жертв, проскрипел еще сорок лет, пока, наконец, не
умер в полной нищете, всеми забытый, никому не нужный и не страш-
ный. Помимо колченогого стула, древней продавленной койки, старого
пальто с изъеденным молью воротником и маленького портрета Стали-
на, остался от него и кое-какой архив. Нет, никаких жутких крем-
левских тайн там не оказалось, да и не в том ранге был покойный,
чтобы знать что-то грандиозное; однако, помимо нескольких выцвет-
ших почетных грамот, пожелтевших газетных вырезок и тому подоб-
ного мусора обнаружились там и достаточно странные рукописные до-
кументы - от нотных записей до математических расчетов. По всей
видимости, это были бумаги, изъятые при обысках и позже признанные
не имеющими ценности. Трудно сказать, почему старый палач хранил
их; может быть, считал, что начальство проявляет недостаточно бди-
тельности, и что подлинный, вредительский смысл этих листков еще
будет раскрыт. Я так и представляю себе, как в свободное от службы
время, а потом и позже, уже на пенсии, он, сгорбившись над столом
и напялив на нос очки, медленно перелистывает в свете коричневой
настольной лампы эти сделанные разными почерками записи, силясь
постигнуть скрытый в них шифр и вывести на чистую воду их авторов,
давно уже, должно быть, расстрелянных или сгинувших в лагерях. А
может быть, он просто хранил эти бумаги, как охотник хранит свои
трофеи. Теперь мы уже не узнаем, как не узнаем и имен тех, кто ко-
гда-то в порыве вдохновения разбрасывал ноты по листу или пестрил
школьную тетрадь бисерной вязью алгебраических формул...
Среди этих бумаг Олегу попалась простая картонная папка без
надписей, содержавшая стопку желтых, ломких, обмусоленных по краям
листков. Выглядели они очень старыми и покрыты были каллиграфичес-
ким почерком человека, писавшего явно не по-русски и даже не по-ан-
глийски, со старомодными росчерками и завитушками. Язык был опознан
Олегом как испанский или португальский; тут-то он и вспомнил обо
мне.
Дело в том, что изо всех его знакомых какое-то представление
об испанском имею я один. В школе я, как и прочие, учил англий-
ский; испанский был моей собственной инициативой. Было это на из-
лете перестройки, когда я еще не знал, что брошу программирование
и уйду в литературу, которая крепче, чем любой ОВИР, привяжет меня
к постылому, но все-таки русскоязычному отечеству; тогда передо
мн
