Носик Борис - Не Надо Цветов Татьяне
Борис НОСИК (Париж)
НЕ НАДО ЦВЕТОВ ТАТЬЯНЕ...
Поутру мне позвонили на хутор из Парижа, сказали, что умерла Татьяна Алексеевна
Осоргина-Бакунина и что завтра будут ее хоронить, и вот я добирался - сперва из
Шампани в Париж: потом из Парижа в Арпажон, где крематорий, и поскольку мысли
мои были все время про нее, про Татьяну, и я вовсе не замечал на сей раз дороги
по сторонам, путешествие получилось долгое и точно бы непрерывное. Я думал о
том, что звонил я ей редко, непростительно редко, а в последнее время и она
нечасто звонила (стала терять голос), но вот так вдруг сразу пусто стало в мире
при этом вовсе не таком уж нежданном (92-ой год ей пошел, а в последнее время -
еще и рак горла...) известии, и так тянет где-то у сердца пустота, томит...
Когда успела она занять место в моей жизни, где почти не появлялось с самого
отъезда из России новых людей?.. Удивительный она была человек...
Я поднялся на ступеньки крематория, кивнул всем, кого знал, и все, скосив глаза
на букет, говорили мне вполголоса, доверительно:
- Зачем цветы? Им не нужно цветов... Не положено. Как кому? Ну им... Ну, в
общем, масонам...
- А она? - спросил я и осекся, вспомнив, что, собственно, и на вопрос этот не
положено отвечать, да и вообще, какой-то все абсурд - масоны, итальянцы, эсдеки,
синдикалисты, буддисты - какая разница раз человек умер, близкий же человек...
Я стоял растерянно со своим неуместным букетом, и какой-то обходительный мастер
похоронных дел, видя нелепый мой вид, сразу спросил: "Вам, наверное, к русской
даме... Это сюда..." Он толкнул дверь, пропуская меня, я вошел и сразу опустился
на стул. Комнатка была тесная, крошечная, и в ней никого не было, кроме меня и
Татьяны, лежавшей в гробу. Она прекрасно выглядела, над ней потрудились их
мастера косметики (сразу вспомнилась бедная героиня "Незабвенной" Во, которую я
некогда перевел в России), и была она, прибегая к выражению столь же точному,
сколь и банальному, - "как живая". Она ничего не сказала, когда я вошел, но у
меня было сильное подозрение, что она все слышит и вдобавок внимательно слушает,
так что я почти сходу начал с ней говорить, как бывало, когда приходил к ней по
четвергам в Тургеневскую библиотеку и она бывала свободной: стал рассказывать ей
всякие байки, в которых я выглядел еще глупее и нелепее, чем на самом деле
(такой уж у нас юмор, тем и отличен от французского или итальянского). Она
ахала, принимая сперва все за чистую монету, потом, махнув рукой ("Да ну вас!"),
рассказывала мне в сотый раз, какой шутник был Жаботинский, познакомивший ее с
одесскими байками про "дюка". Она любила смешное, а мы ей, бывало, все про себя,
про свои скучные беды...
Как и раньше в библиотеке, монологическая наша беседа затянулась, а тут вдруг
созвали в комнатку и всех остальных, накрыли крышкой гроб, стена совсем рядом с
нами открылась, и оттуда жарко и страшно полыхнуло в лицо пламенем, в которое
эти мастера посмертных дел и сместили одним махом гроб с телом Татьяны...
Нас попросили подождать в соседней зале полчаса-час, и мы сидели там растерянно,
и тихо плакала Танюша из библиотеки, друг и преемница Татьяны Алексеевны. Потом
вынесли и показали нам чашечку с прахом - чтоб все без обмана, - и мы повезли ее
хоронить в Сент-Женевьев-де-Буа, где русское кладбище, рядом с которым Татьяна
Алексеевна и прожила последние десятилетия, чуть не полвека. Когда мы уже
садились в автобус, меня догнал учтивый служитель и вручил мне мой неуместный
букет, который я с облегче
