Окуджава Булат - Упраздненный Театр
Булат Шалвович Окуджава
(1924-1997).
В 1994 году роман удостоен международной премии Букера как лучший
роман года на русском языке.
УПРАЗДНЁННЫЙ ТЕАТР
Семейная хроника
1
В середине прошлого века Павел Перемушев, отслужив солдатиком свои
двадцать пять лет, появился в Грузии, в Кутаисе, получил участок земли за
службу, построил дом и принялся портняжить. Кто он был - то ли исконный
русак, то ли мордвин, то ли еврей из кантонистов - сведений не сохранилось,
дагерротипов тоже. Зато женился на кроткой Саломее Медзмариаш-вили и родил
трех дочерей: Макрину, Феодосию и Елизавету. Все они были худощавые,
сероглазые, работящие - видимо, в него. Макрина вышла замуж за Максима
Киквадзе, средняя, Феодосия, - за Епифана Георгадзе, старшая, Елизавета, -
за Степана Окуджава. И родились у них дети: у Макрины - Георгий (Гоги) и
Василий, у Феодосии - Григорий, а у Елизаветы, у бабушки Лизы, - Владимир,
Михаил, Александр, Николай, Ольга, Мария, Шалва и Василий. Этого Василия
прозвали белым в отличие от черного - сына Макрины. Макрина с Максимом
поселились в Батуме, Феодосия с Епифаном в Тифлисе, а Елизавета со Степаном
так и остались в доме Павла Перемушева в Кутаисе.
Пусть вас не смущает обилие имен. Они, по всей вероятности, больше не
возникнут, кроме Лизы, Степана и их детей.
Степан был невысок, неширок, но ладен и даже изящен. Жесткая шевелюра,
украшенная слишком ранней сединой, зачесана набочок. На первый взгляд он
казался сосредоточенным и угрюмым, но тут же стиснутые губы расползались в
счастливой улыбке, а брови высоко взлетали, а за этим приоткрывалась
неведомая бездна затаенного темперамента и даже страсти, однако в глазах
при этом не исчезала тоска, уравновешивая эти несовместимые дары природы.
Он любил Лизу и своих детей, но тоска в глазах не унималась, даже
когда он пил в кругу друзей, даже когда он пел приятным баритоном, даже
когда расточал сокровенные нашептывания жене, детям, этому дому и своей
судьбе.
Елизавета стирала, стирала самозабвенно и жертвенно, почти с
отчаянием. Ее хрупкие, тонкие, молодые руки ворошили такие груды чужого
белья, что хватило бы на целую прачечную.
А он был грамотен настолько, что легко, играючи выводил не только
витиеватые картвельские письмена, но с не меньшей легкостью орудовал и
кириллицей, и не было мастера виртуознее для составления, к примеру,
изощренных посланий в губернскую канцелярию, или в суд, или даже в
Санкт-Петербург по просьбе любого кутаисского жителя, мало осведомленного в
русском языке, а тем более в канцелярских изысках. Вот таким он и был -
этот вольный стряпчий конца девятнад-цатого века, отец многочисленных
отпрысков, муж старательной сероглазой кутаисской прачки. Мой грузинский
дед.
И вот он поднимался по утрам, завтракал кусочком чади* с сыром, долго
таскал ведрами воду, чтобы наполнить громадную дубовую бочку для Лизы;
затем тщательно брился, надевал единст-венный серый полусюртук, черный
галстук, долго до блеска начищал штиблеты, водружал на голову шляпу и
медленно шествовал к базару, с достоинством отвечая на поклоны прохожих
кутаисцев, шел и раскланивался по сторонам, и улыбался. На кутаисском
базаре среди непроходи-мых холмов из зелени и овощей ему очищали заветное
пространство на деревянном прилавке, и уже кем-то были приготовлены
чернила, перья и бумага; и одинокие просители сходились в терпеливую
очередь, и откуда-то появлялся расшатанный табурет.
* Кукурузная лепешка.
Он выслушивал просителя, переводил его жалобы и просьбы на
