Окуджава Булат - Уроки Музыки
Окуджава Б.Ш.
Уроки музыки
Нынче все это по прошествии сорока с лишним лет представляется столь
отдаленным, почти придуманным, что я теряю реальное ощущение времени. Да и
самого себя вижу почти условно: так, некто нереальный семнадцатилетний, с
тоненькой шейкой, в блеклых обмотках на кривых ножках, погруженный в шинель с
чужого плеча; почему-то с карабином; почему-то делающий не то, что надо, и
потому виноватый перед сержантом Ланцовым.
Сержант Ланцов - старик тридцати лет, кадровый, сколоченный из мореного
дуба, глядящий на меня с подозрением и болью, учитель жизни и минометного
искусства, которое есть первейшее для нас, то, что вы городские и шибко
грамотные, это вы забудьте, так и так, и разотрите... это вам не географией
баловаться... Как стоишь! Встать, сесть!.. Смирна! А ну подравняйсь!..
И все в таком роде. И на каждые три слова два несловарных, или наоборот, в
зависимости от обстоятельств... Выше ногу! Шире шаг! Так и так!.. Акаджав,
убрать живот! (У меня, оказывается, и живот есть. А я думал - только
позвоночник.) Чего лыбитесь? На губу захотел, так и так?.. Стой! Вольно...
Теперь глядите: это чего у меня? Какая ж это бомба? Ты куда приехал, так и
так? В минометную... Значит, чего у меня в руках? А сколько она весит? Весит
шестнадцать килограмм, понятно? Осколочного действия, понятно? Засаживаем в
ствол, а руки сбрасываем, понятно? Впереди у нее чего? Кто знает?.. Эх вы,
грамотные, так и так... Впереди у нее менбрана, понятно? [177]
Широкоскулое, губастое лицо учителя вызывает непродолжительный шок. От
хриплого баритончика холодеет спина. Но мы привыкаем стремительно, вот уже
нестрашно: в глазах, в голосе, в каждом жесте - вдохновение фанатика, хотя
словарь все еще оскорбляет. Впрочем, и это ненадолго...
- Я вам поулыбаюсь, так и так!.. Менбрана очень чувствительна: легкое
прикосновение к предмету приводит ее в действие, и мина разрывается...
Это он произносит строго по инструкции, изысканно и гладко.
- Она как полоснет осколками, и проищи, так и так, понятно?
- А может, все-таки мембрана? - говорит кто-то из смельчаков.
- Разговорчики! - кричит Ланцов. - Акаджав, повторите.
- Разговорчики, - повторяю я.
Все смеются в ладошки. Но перед ним долго не посмеешься.
Тишина. Осень. Мелкий дождь. В груди сержанта накапливается знакомый
мотив, уже звучат отдельные нотки.
- Повторите про мину, - говорит он угрожающе.
- Если прикоснуться к мембране, она как полоснет, и прощай...
Уже год идет война, а он на фронте так и не побывал. Продолжает свою
кадровую службу в заштатном учебном минометном дивизионе, обучает новобранцев,
выстраивает их в маршевые роты, а сам не удостаивается и считает себя
несправедливо обиженным. Вот почему противоречивые чувства разрывают ему
сердце: с одной стороны, он, понимаешь, готовит пополнение, кадры. Всю душу,
понимаешь, вкладывает. Не может сдержать слез, когда провожает очередных
маршевиков, им вытесанных из ничего, ну совсем, так и так, из ничего. А с
другой стороны, вот они, понимаешь, уходят туда, на передовую, понимаешь,
становятся героями, а он, понимаешь, здесь припухает, так и так...
- Товарищ сержант, - робко спрашиваю я из строя, - значит, вы сами на
фронте-то не были?
- Отставить разговорчики! - кричит он. [178]
Во время перекура мы сидим на бревнах. Он в центре. Он рассказывает,
скольких он уже обучил и как они там сражаются.
- А что же это вас-то никак не пошлют на передовую? - спрашивает
кто-нибудь.
- А кто ж его знает, - говорит он без охот
