Олди Генри Лайон - Пасынки Восьмой Заповеди
Генри Лайон ОЛДИ
ПАСЫНКИ ВОСЬМОЙ ЗАПОВЕДИ
То было что-то выше нас,
То было выше всех.
И.Бродский
КНИГА ПЕРВАЯ. ДЕТИ ВОРА САМУИЛА
1
- Пся крев! [пся крев - досл. "собачья кровь", польское ругательство]
Где черти носят этого пройдоху-корчмаря! Клянусь епископским
благословением, еще мгновенье - и я нашинкую весь его проклятый род на
свиные колбасы!
Пудовый кулак обрушился на столешницу, заставив кружки испуганно
дребезжать, а ближайшее блюдо крутанулось волчком и нескоро остановилось,
обратив к крикуну испуганную морду запеченного в черносливе поросенка.
Корчмарь Иошка уже спешил к столу, смешно семеня коротенькими кривыми
ножками и защитным жестом выставив перед грудью обе руки. В каждой был
зажат глиняный кувшин с выдержанным венгерским вином, только что
нацеженным из бочки, кран которой открывался либо по большим праздникам,
либо в день посещения корчмы князем [в шестнадцатом веке в Польше, а
позднее в Речи Посполитой, были отменены дворянские титулы (князь, граф и
т.п.), но они сохранялись в традиционных формах речи и при неформальном
общении] Лентовским, чей сволочной характер был отлично известен не только
корчмарю, но и всякому встречному-поперечному по эту сторону Татр.
После первого княжеского глотка корчмарь был прощен, после второго -
милостиво одарен дружеским подзатыльником, чуть не отправившим тщедушного
Иошку на тот свет, а после третьего, самого продолжительного глотка,
сопровождавшегося молодецким кряканьем и здоровой отрыжкой, князь
Лентовский напрочь забыл о корчмаре и принялся превращать поросенка в
груду костей и обглоданных хрящей.
Сидевший рядом с князем его старший сын и наследник Янош Лентовский
равнодушно вертел в руках куриную ножку, изредка касаясь ее губами столь
нежно и мимолетно, словно это была ножка его возлюбленной, а не окорок
жилистой и вредной пеструшки Друцы, чье поведение переполнило сегодня
утром чашу терпения жены корчмаря.
Впрочем, аппетит был единственным, что отличало между собой отца и
сына Лентовских. Оба - рослые, топором рубленные здоровяки, краснощекие,
крепкорукие, зачатые на знаменитой дубовой кровати в родовом замке близ
Череможа, где теряли невинность все новобрачные жены Лентовских вот уже
восемнадцатое поколение подряд. Оба наряжены в темно-лиловые бархатные
кунтуши с бриллиантовыми пуговицами, каждая из которых стоила всего добра,
нажитого тем же Иошкой за всю его корчмарскую жизнь; из-под кунтушей
выглядывали жупаны голубого атласа, а на мускулистых ногах высокородных
вельмож красовались пунцовые шаровары и вызывающе яркие сапоги из
крашеного сафьяна на позолоченных каблуках. Больно было смотреть, как
старый Лентовский заливает все это великолепие потоками жира и струящегося
по бритому подбородку вина - но вряд ли кто-нибудь осмелился хотя бы
намеком дать понять князю, что жаль портить этакое добро! Доброхота
ожидала в лучшем случае оплеуха, способная свалить быка-двухлетку, а потом
- плети княжеских гайдуков; невезучий же вполне мог попробовать и клинка
фамильной сабли Лентовских, гордо выставившей над столешницей белый
хохолок цапли, украшавший ее рукоять.
- Музыку! Гей, слепой, заснул, что ли?!
Незрячий скрипач, перетирающий в углу беззубыми деснами
свежевыпеченный хлебец, поспешно вскочил, подхватил лежащую рядом скрипку,
примостил ее на костлявом старческом плече и взмахнул смычком. Плясовая
огнем расплескалась по корчме, но никто из немногочисленных посетителей и
не подумал пройтись гоголем по скрипящим половицам - дай бо
