Олди Генри Лайон - Живущий В Последний Раз
Генри Лайон ОЛДИ
ЖИВУЩИЙ В ПОСЛЕДНИЙ РАЗ
(ОБРЫВКИ)
В прах судьбою растертые видятся мне,
Под землей распростертые видятся мне,
Сколько я ни вперяюсь во мрак запредельный:
Только мертвые, мертвые видятся мне...
ЧАСТЬ ПЕРВАЯ. АD INFINIТUМ
[До бесконечности (лат.)]
...И я ушел, унес вопросы,
Смущая ими божество, -
Но выше этого утеса
Не видел в мире ничего.
ЧЕТ
Мне не повезло. Я родился уродом.
Говорят, что толстая крикливая повитуха из соседней деревни,
принимавшая роды у моей измученной матери, в страхе выронила пискливого
младенца, пухлую ручку которого окольцовывало Девять браслетов - от
тоненького ломкого запястья до плеча. И лишь густой мех валявшейся на полу
шкуры спас Живущего в последний раз; но ни разу не испытывал я
благодарности к зверю, носившему некогда эту шкуру.
Равнодушие - да, ненависть - бывало, а благодарность... В конце
концов, подобных себе чаще ненавидят, а звери, летающие или ползающие,
также жили в последний раз. Подобно мне. Я был уродом.
В годовалом возрасте я впервые надел чешую. Но не ту, радужную чешую
шеи древесного ужа, растягивающуюся почти в пять раз от первоначальных
размеров и поэтому идущую на Верхние браслеты - нет, моя мать выбрала в
куче отходов на дворе змеелова Дори серую блеклую шкурку туловища; и
дымчатый чехол прочно обнял мою правую руку, до того незаметную под
длинным рукавом рубахи. Я не знаю, из каких глубин прошлого дошел до нас
обычай стесняться Нижних браслетов, только любой из Вернувшихся
незамедлительно прятал свежий рубец под узенькой полоской чешуи. И не мне
доискиваться до истоков обычая, не раз спасавшего меня от досужего
любопытства, загнанного в клетку смущения.
Лишь любовники иногда спали без браслетов; и лишь старики осуждали их
за это. Я знаю, я чаще сидел со стариками, чем кто бы то ни было, но...
Но для детей стыд - понятие умозрительное, выдуманное назойливыми
взрослыми, и маленький Би, сын охотника Ломби, так и не уговоривший меня
прыгнуть с Орлиного Когтя на мелководье, увидел весь ужас моих девяти
колец. Пока я судорожно застегивал чехол, стряхивая с ресниц набегавшие
злые слезы, Би катался по гальке, хрюкая от восторга; и потом понесся
вдоль гребня, сбрасывая на ходу одежду, распевая тут же сочиненную песенку
о дрожащих бесхвостых обезьянах - пока прыжок с выступа не оборвал наивную
детскую жестокость. Третья волна вынесла изломанное тело веселого Би на
берег, и там он лежал до утра, потому что пьяненький папаша Ломби
отказался идти за ним, да и к чему вставать из-за стола, когда с восходом
солнца Би вошел в ворота своего двора, машинально почесывая зудевшую
полоску Второго браслета.
Еще одна древесная змейка окончила свой извилистый путь в груде
отбросов, отдав радужку вернувшемуся Би, и долго еще он не приближался к
скалам, повинуясь извечному страху Уходивших. А во всем остальном...
Дети жестоки, и бесстыдны, и бессмертны, ибо девятка для детского
разума близка к бесконечности; а гордость нового браслета, право выйти на
дорогу в Город, зарождающаяся мужественность - все это с лихвой
перекрывало страх перед болью, грязью, причиной Ухода. Дети бесстыдны, и
бессмертны, а я состарился, выходя из кричащей матери, состарился, падая
из рук повивальной бабки, и я никогда не обижался на любые прозвища, при
всем богатстве ребяческой фантазии сводившиеся к одному понятию - ТРУС.
Я не был трусом. Я был смертником. Я жил в последний раз, и это
читали в моих глазах отворачивающиеся дети, считавшие себя бессмертными.
НЕЧЕТ
