Библиотека в кармане -русские авторы

         

Озерская Инара - Ересиарх


ОЗЕРСКАЯ ИНАРА
   ЕРЕСИАРХ
  
  От автора:
   Предупреждаю: это сказка.
   (Как, впрочем, и все остальное.)
  
   ОДИНОКИЙ БОГ
  
   Глава I
  
   ...и вот наступила последняя ночь моей жизни. Ибо ныне, в ночь двадцать восьмую третьего месяца лета во мне - безымянном - умер бог, и на зеленые еще листья выпал снег. И склоняю я голову перед мудростью духа, владевшего мной.

Ибо день сей - единственный, которого я не предвидел.
   Моя рука замерла над страницей летописи. И подумалось: "Кому я лгу?" Тому, кто станет единственным соглядатаем моей рукописной муки, тому, в ком Ланг воплотится после моей смерти? Вряд ли...

Ведь новый бог в день своего тринадцатилетия, как и я в самом начале служения, запрокинет голову и увидит над собой большекрылую птицу, и крикнет ему птица, что прилетит хоронить его в сугробах полнолуния семнадцать лет спустя... Как и мне крикнула.

Нет, я не жалел тогда о коротком веке, отпущеном мне! Ибо мне птица отпустила божье, а жизнь человеческая несуразно длинна. И, смешно признаться, но уже почти год я ждал этой ночи.
   Пока не проснулся после полуночи на излете лета, проснулся, разбуженный гортанным хохотом пустоты, и увидел, что мир пялится на меня бельмами снега.
   Так восплачьте же надо мной, жалостливые! Ибо мне, безымянному, не суждено увидеть рассвета.
   Дописав, я отодвинул от себя раму с пергаментом. Усеянной неровными завитушками странице предстояло лечь последней в книгу моей летописи. Прежде я ни разу не делал в ней записей. (Все писцы, служки - они заглядывают тебе в рот, где колышатся звезды, хватают слова на лету, и растягивают их на остриях гусиных перьев. В поучение и наставление молодому богу.) Но эту - последнюю запись эпохи - никто другой не посмел бы сделать. (Возгордился напоследок, безымянный?)
   - Нет, - сказал я нутряному духу Пересмешнику.
   - Нет. Я смирился.
   Так сказал я Пересмешнику - первому Лангову дару, и последней его милости.
   А за окном все еще падал снег, и деревья горбились в лунном свете - невероятно огромные, совершенные в своем последнем тяжелом совершенстве. И я заслышал поступь полночи издалека, и благословил ее именем того, кто меня оставил.

Ибо смирился я с тем, что и мне предстояло уйти. Но покуда я не двигался, пребывая в просторной пустоте, открывшейся во мне после ухода бога. Кажется, там - в глубине меня - стало бело и ясно, как в мире за окном.

Нет, я не собирался бежать от неизбежного. (Да и куда тебе лететь, линялая шкура Ланга?) Но до последних смертных судорог оставалось время, неведомое мне. И поддался я слабости, и сладко мечталось мне в опустевшей обители бога... Мечталось... Не помню о чем!

Помню лишь, что мне помешали.
   ...смотри, женушка, все, как ты хотела: выпал первый снег, и ты рожаешь. Помнишь, ты еще весной говорила, что родишь, когда зима нагрянет. И ничего, ничего, что на два месяца прежде срока.

Сдюжим! А мою рубаху ты не рви. Знаю, что больно, но не впервой же! Ты потерпи, потерпи... Вот и повитуха пришла.

Что, бабка? Мертвенький? А какой здоровенный, мамочка моя! Так может, и хорошо, что мертвенький?.. Нет, бабка, с ней я после разговоры разговаривать буду.

Когда поздоровеет, тогда и буду. До всего дознаюсь: и почему такой большой младенчик вышел, и что она - вошь красноперая - зимой делала, когда я на ярмарку поехал. Знаю, бабка, знаю, что хороший я... Хороший я, хороший! Да мало женку уму-разуму учил.

Чуть не вышел совсем хороший. А-а, бес с ней! Хоть ты теперь глянь, бабка: снег-то какой на дворе. Прям Рождество х





Содержание раздела