Ольшевский Рудольф - Поговорим За Одессу
Рудольф Ольшевский
ПОГОВОРИМ ЗА ОДЕССУ
Рудольф Ольшевский известен в России, как поэт. Его стихи в семидесятых
и восьмидесятых годах часто печатались в популярных тогда журналах "Юность"
и "Сельская молодежь". Поэтические сборники выходили в издательствах
"Советский писатель", "Молодая гвардия". В прозе он написал пять
фантастических романов, два из которых -- "Господи, помилуй" и "Два солнца
Фьюри" выпустило в 2000 году кишиневское издательство "Axul Z". Книга
рассказов " ПОГОВОРИМ ЗА ОДЕССУ" вышла тоже в Молдавии. Ее в 2001 году
выпустило издательство "Pontos". С 2000 года писатель живет в США, в городе
Бостоне. Сейчас он работает над новой книгой стихов. Продолжает писать
рассказы о своем одесском детстве. Переводит повесть Бориса Сандлера о
кишиневском еврейском погроме 1903 года.
Наши двери выходили на улицу, а так как все лето они не закрывались, то
мне и сейчас кажется, что в комнате помещался весь переулок. Машин тогда,
слава богу, было мало, но когда они тарахтели по булыжной, похожей на
морскую зыбь мостовой, стоял такой грохот, будто дорога проходила по коврику
между столом и моей кроватью.
Нас было трое -- я, моя сестра и мама, а голосов в комнате проживало
без прописки штук пятьдесят. Среди них были случайные, временные, а то и
одноразовые голоса. Я, например, запомнил один бас, который признавался в
любви какой-то девчонке поздним вечером прямо возле нашего порога:
-- Сука, -- нежно звучал этот бас, в котором еще слышалась лагерная
хрипота, -- я люблю тебя! Шоб я так жил. Но большинство голосов,
поселившихся на лето в нашей квартире, были мне хорошо знакомы. Они жили
отдельно от тех, кто их произносил, и правильно делали, потому что иначе в
нашей квартире было бы столпотворение.
-- Шо пишут газэты? -- спрашивала около этажерки с книгами Бэлла из
дома напротив. Если бы она и в самом деле стояла у этажерки, половину
комнаты заняли бы ее габариты.
-- Пишут, шо антисимизму в Советском Союзе не существует, -- отвечал ей
Лева, который ровно в семь вечера выставлял на тротуар стул в тень чахлой
акации, а жена его несла за ним столик со свежими газетами.
-- Это правда? -- с сомнением в голосе задавал вопрос высунувшийся из
окна Фима, товарищ моего дяди. В его квартире жили те же голоса, что и у
нас. Окно его было распахнуто семь месяцев в году, и только погром мог его
закрыть, а погромы, как известно, случаются в Кишиневе. В Одессе бывала
только холера. Каждому свое.
-- Правда? -- переспрашивал Лева. -- Нет, это "Известия".
-- Зина! -- кричала соседка со второго этажа моей маме.
-- Вы меня хорошо слышите?
-- А как же можно вас не слышать, мадам Гойхман, когда у вас голос, как
Иерихонская труба, -- поднимала мама глаза кверху, словно видела сквозь
потолок. -- Вы хотите что-то одолжить?
-- Вы таки ясновидящая. Да. Пару яиц. Я делаю штрудель.
-- Так сойдите вниз, я же не понесу эти, простите за выражение, яйца к
вам на второй этаж.
-- Не надо нести. Я уже спустила на веревочке бидончик к вашим дверям.
Положите туда. Они не тухлые? Если бы в нашей квартире жил агент НКВД, ему
не нужно было бы узнавать у дворника, кто из жильцов что сказал или подумал.
А что, мне казалось, что даже мысли соседей озвучивались на наших двадцати
двух квадратных метрах без удобств, вернее, с удобствами во дворе через
дорогу напротив. Воду, если случалось хорошее настроение у того же дворника,
мы таскали тоже оттуда. Если же он был не в духе, приходилось бегать за два
квартала по воду или по нужде, вокру
