Ольшевский Рудольф - Труба
Рудольф Ольшевский
ТРУБА
Самолет летел сначала над всей Европой, затем над всем Атлантическим
океаном. Восточный ветер сбесился. Родина провожала нас до Геркулесовых
столбов. В Германии не было такого ветра сто лет. Над Парижем, где мы должны
были сесть, наш самолет едва не перевернулся. Россия, догоняя нас, грозила
кулачищами. И только перед Англией успокоилась -- ладно, катитесь к чертовой
матери.
А потом пошла вода без конца и края. Вода, занимающая не только
пространство, но и время.. Ненормальным все-таки был этот Колумб -- сунулся
в такую даль, в такой беспредельный провал. Вот что значит еврейская
бесприютность. Мало того, что они до этого по суше скитались полтора
тысячелетия, так вот теперь и по воде поплыли. Моисея вспомнили с его
хохмами в Красном море. Матросами у них были, безусловно, испанцы. Но
повара, врача и этого блаженного, который по звездам определял, куда плыть
дальше -- он взял из своих, из евреев. А они-то уж знали, что курс взят не
на Индию с другого конца, что где-то там есть суша. Потому что ее должно
быть больше, чем Франция, Россия и Китай. Они это вычислили в уме и по
думали, что куда-нибудь нужно будет ехать евреям, когда их отовсюду
прогонят. Кто знает, может быть это было так, а возможно и иначе.
Но вот через пятьсот лет я лечу над этим путем. И тень нашего самолета
далеко внизу совмещается с тенью парусника Колумба.
Пятьдесят лет жизнь моя почти не менялась. И только сейчас все
пошло-поехало. Оказалось, что если бы я остался в своей той вечности, то
прожил бы еще от силы год-два.. Это я прочел на английском языке в глазах
Американских врачей. А вообще удивительно, что меня пронесло в Аркадии
прошлым летом, где я целый месяц загорал, плавал на мол и рассказывал
анекдоты или не случилось за столом у Валерки, в квартире на улице Чижикова,
где наши души за мгновение переносились в шестидесятые годы, а тела, хромая
и задыхаясь, поспевали за ними..
Из всех моих сердечных сосудов работала только четвертушка одного. Одна
шестнадцатая часть того, что двигала внутри меня жизнь, когда я крутил
солнце на перекладине и делал крест на кольцах.
Песочные часы моего сознания должны были вот-вот остановиться. Чтобы
починить их, перерезали хрупкое стекло горловины, соединяющей колбы.. Кровь
мою пустили по шлангам механизма. Компьютер за меня делал вдох и выдох,
наполняя мое тело воздухом, атмосферой иной планеты. Семь часов моя плоть
сообщалась с телом робота.. Мертвая и живая природа слились над операционным
столом. Пока это происходило, кроились новые сосуды моего сердца, одна форма
материи прирастала к другой, клетки сращивались с клетками, тень самолета
сливалась с тенью парусника внутри меня. А мое сознание в это время все
глубже погружалось в окаменевшую тьму. И не известно, сколько это длилось --
миг или вечность. Мир без меня..
Но вот оно стало появляться, мое подсознание или что там находится под
ним еще ниже. Оно скользило по гладкой трубе, пахнущей пшеницей. И летела
моя душа навстречу далекой точке света. Где-то со мной это все уже
случалось. Тьма -- и неожиданно ослепительный свет. И полет из одной стихии
в другую.
Я мучительно вспоминаю, где это было и когда, И слышу голос: "Slowly!
Slowly!"
Ага, slowly -- это медленней по-английски. Но причем тут я? Понимаю, я
дышу, как собака в жаркий день на пляже. Надо дышать медленней. Я пытаюсь.
Наверное, у меня получается. До меня доносится голос: "Good, good." Значит,
действительно, получается.
Как жаль, мы с ним
