Осоргин Михаил Андреевич - Игрок
Михаил Осоргин
ИГРОК
Рассказ
Когда крупье забрал и передвинул своим изумительным деревянным мечом кучу
разноцветных костяшек, - на плечо мое легла рука, и слегка насмешливый, очень
знакомый голос сказал:
- Такого случая, седьмой карты, я жду три года. Но вы, конечно, правы, дав
и восьмую.
Я поднял голову и увидал старого московского приятеля, которого давно
потерял из виду.
Собрав печальные остатки костяшек, я встал - к удовольствию ожидавших
свободного места за столом. Поздоровавшись, он продолжал:
- Дать восьмую карту - это, конечно, жест красивый. Французы этого не
умеют. Чувствуется московское воспитание.
- Плохое утешенье, - кисло улыбнулся я. - Выло бы гораздо лучше
остановиться даже на пятой.
- Однако прошла и шестая и седьмая. Могла пройти и восьмая. Получался
хороший куш.
- По моим достаткам - почти богатство. Я совершенно не понимаю, почему я
дал восьмую.
- О, это понятно, понятно. Очень, очень понятно.
Мы решили поболтать не в буфете клуба, а где-нибудь в кафе. На минуту
задержались у большого стола баккара, где по зеленому сукну быстро
передвигались кучки красных, голубых и перламутровых дощечек; игра шла
миллионная. То, что отняла у меня восьмая карта, здесь выражалось одной
красивой голубой дощечкой и в общем счете роли не играло. Голубая дощечка
равна была только годовому заработку среднего чиновника.
В кафе было пусто; мы заняли угловой столик и в ожидании двух кружек
рассматривали друг друга.
- Вы часто играете? - спросил он.
- Только случайно. А вы - клубный житель?
- Да, как всегда. Но играю сейчас мало.
- Неудачи?
- Д-да, мертвая полоса. Бывает.
С его лица не сходила усталая полуулыбка человека, видавшего виды. Я
вспомнил, что улыбка эта была мне знакома еще по Москве, где мы также не раз
встречались за круглым столом.
- Неисправимы? - засмеялся я.
- Да зачем же исправляться? В сущности, в этом вся жизнь. Во всяком
случае, лучшее в жизни.
- В азарте?
- Да. Именно в азарте. Азарт - святое дело. Высокое дело. Выше азарта
ничего нет. Побить восьмую карту ничем не хуже прекрасной поэмы или главы
романа. Но нужно это уметь делать.
- Послушали бы вас моралисты - получили бы вы от них хорошую отповедь.
Карты - гиблое дело. Душу вытравляют.
- Ах нет, это уж нет! Что угодно, а это не так. Азарт вообще возвышает, а
не унижает душу. Я это говорю не как игрок, а совершенно беспристрастно. Я об
этом много думал, да и наблюдал на своем веку достаточно.
Мы попробовали говорить о другом. Наскоро обменялись деталями биографий
последних лет. Вспомнили о старых встречах и об ушедших людях. И скоро
разговор вернулся к прежней теме.
Он отпивал пиво маленькими глотками, не глядя на кружку. Впрочем, глаза
его всегда смотрели мимо предметов - куда-то. А пальцы руки, нерабочей,
бледноватой и слегка дрожащей, ни на минуту не оставались спокойными. С этой
сдерживаемой природной нервностью не согласовался спокойный, слегка
насмешливый голос, которым он произносил слова странные и глубоко убежденные.
- Азарт... и все в негодовании. Говорят: больная страсть, снижение
достоинства человека. Ну, конечно! Горящие глаза, забвение человеческого,
близость к зверю... Вздор это! Азарт человека возносит к небу, близит с
богами. Плоской жизни, расчету каждого шага и каждой копейки он
противополагает вдохновение, блеск, гигантский взлет надежд, гибельную
пропасть падения, великое, именуемое "случайностью". Он маленькому чертику
рассудка вырывает клок серенькой шерсти, и чертик гибнет со свистом,
