Библиотека в кармане -русские авторы

         

Пальмова Виолетта - Испытание


Виолетта ПАЛЬМОВА
ИСПЫТАНИЕ
Пролетка остановилась против въезда в аллею, из нее вышел господин в
сером; лихой кучер чуть ли не на месте развернул лошадей, и экипаж запылил
в обратную сторону, к Гатчине.
- Боря! Боря! Гости приехали! - прозвенел над садом Машенькин голос.
А Борис Андреевич уже шел навстречу, хотя и стеснялся несколько, что
был по-домашнему, по-летнему: в светлых брюках и белом апаше.
Приезжий - стройный, безупречно одетый господин приятной наружности,
был ему незнаком и поспешил представиться:
- Илья Ильич Обломов. Простите за вторжение. Однако дело, приведшее
меня к вам, Борис Андреевич, весьма серьезно и не терпит отлагательств.
Ваш доклад в астрономическом обществе произвел на меня неизгладимое
впечатление. Только вы один можете помочь мне в моем предприятии.
Борис Андреевич в смятении разводил руками и не умел толком ответить
на такие авансы: бормотал что-то невнятное и оттого стеснялся еще больше.
Аллея была недлинной, они подошли уже к дому, и из-за неуклюжей,
тяжеловесной, как и весь кудряшовский особняк, колонны портала выпорхнула
Машенька в кисейном воздушно-белом платье, и Борис Андреевич, светлея
лицом, представил ее:
- Сестрица моя, Марья Андреевна.
Машенька зарделась, натолкнувшись на горящий взор Ильи Ильича, и,
запинаясь, пригласила:
- Пожалуйте в беседку. Там так прохладно! Отдохнете с дороги...
За столом сидели вчетвером, чай разливала хозяйка дома, жена Бориса
Андреевича, Анна Васильевна. На скатерти и лицах означались и тут же таяли
прозрачные, резные тени листьев дикого винограда, обвивавшего стройные, не
в пример тяжеловесному кудряшовскому дому, мраморные колонны беседки. И
разговор шел - легкий и зыбкий, как эти мимолетные тени.
Илья Ильич тонко шутил, делал дамам изящные комплименты и очаровал их
бесконечно. Особенно же Марью Андреевну, которая всякий раз, встречая его
пылающие, но странно скорбные взоры, торопливо опускала ресницы и
зарумянивалась нежно и пылко.
Борис Андреевич тоже не избежал обаяния гостя, но тревожился каким-то
смутным, тягостным чувством и, не понимая, от чего оно происходит,
опасался предстоящего разговора и одновременно желал ускорить его.
Когда мужчины, наконец, остались одни, меж ними возникло трудное и
напряженное, словно электрическое, молчание.
Гость, видимо, затруднялся началом разговора, и Борис Андреевич,
будучи человеком мягким, смущавшимся чужой неловкостью более, нежели
собственной, неуверенно и несвязно предложил:
- Не желаете ли пиджак снять и жилетку? Жара нынче несусветная стоит.
Мы б к реке или хотя бы к ручью прогулялись. Тут рукой подать. И дорога
все в тени да в тени...
Илья Ильич охотно согласился, кинул небрежно пиджак и жилетку, а
заодно и галстух на плетеное кресло, и они отправились к реке... к
ручью... словом, - к воде.
Дорога и вправду была тенистой: к реке вела аллея, насаженная по
приказу не то прадедушки Бориса Андреевича, не то еще более дальнего его
предка: ели были громадны и стары, с мощными стволами, обильные хвоей, а
понизу - замшелые ветви спускались до самой земли, и тень от них шла
густая и свежая. Из глубин парка вторгались в аллею теплые и сочные
веяния, напитанные ароматом сомлевшей под солнцем хвои, живицы, и трав, и
цветов, и будущих, только еще нарождающихся ягод.
Илье Ильичу прогулка была явно приятна, но в глазах его не затухала
странная скорбь, подмеченная Марьей Андреевной. И если бы робевший Борис
Андреевич набрался смелости взглянуть на гостя повнимательнее, то его
нея





Содержание раздела