Павлов Сергей Иванович - Амазония, Яpданг Восточный
Сергей Иванович Павлов
АМАЗОНИЯ, ЯРДАНГ ВОСТОЧНЫЙ
Самое приятное время поселковых суток - утро. Когда спортивная
разминка веселит твое гибкое и легкое здесь, как у ребенка, тело.
Когда колючие струи душа смывают остатки смутной тревоги, навеянной за
ночь какими-то неосознанными сновидениями. Когда спокойно завтракаешь,
наблюдая сквозь прозрачную стену кафе эволюцию слитка солнечного
золота на громоздкой вершине Олимпа. Лавина света постепенно сползает
на спины хребтов высокогорной Фарсиды...
Не успел я поднести кофейную чашку к губам - в нарукавном кармане
зашелся писком инфразонник и голос пилота предупредил:
- Вадиму Ерофееву - Артур Кубакин. Первый ангар, старт в семь
ноль-ноль, борт номер триста тринадцать.
Взглянув на часы, я, обжигаясь, сделал глоток (кофе был
превосходный) и помчался в экипировочную первого ангара. Кубакину
удалось приучить здешних спецов и ученых ценить его веское слово. Если
Кубакин сказал: "Старт в семь ноль-ноль", то пассажир обязан был
знать, что в семь ноль-ноль-одна Кубакин запросто мог улететь в
столицу без пассажира. Все наши пилоты стремились Кубакину подражать,
и мы, которые не пилоты, слишком часто оказывались в зависимости от их
предполетного настроения.
Парни из команды шлюзового обеспечения сноровисто втиснули меня в
эластично-тугие доспехи высотного костюма - ни вздохнуть, ни охнуть, -
с отвратительным скрипом застегнули входной шов термостабилизирующего
спецкомбинезона ("эскомба" - на местном жаргоне) и рывком затянули
металлизированные ремни.
- Диспетчерская - Ерофееву! - рявкнул под потолком зонник
внутрипоселковой связи. - Ерофеев, срочно зайдите к главному
диспетчеру.
Я уклонился от готового опуститься на мою голову термошлема,
сказал в потолок:
- Ерофеев - Можаровскому! Адам, я уже в застегнутом эскомбе, а
через три минуты выход в шлюз.
- Чья машина?
- Аэр Кубакина.
- Кубакин подождет. Беги сюда, дело срочное.
- Да что же это, - произнес я в полном недоумении, - раздеваться
мне, что ли!..
- Не надо, - сказал Можаровский. - Беги так, чего особенного!
Я разозлился:
- Беги сам, если нужно. Чего особенного!
Мое недовольство Адам игнорировал. Прежде чем диспетчерская
вырубила связь, я услышал, как он сказал там кому-то: "Идет Ерофеев,
идет".
Чертыхнувшись, я велел содрать с себя эскомб и поспешил наверх в
высотном костюме.
Коридор, эскалатор с поворотом налево. Лифт, коридор, второй
эскалатор с поворотом направо. Эскалатор без поворота и верхнее фойе с
живописным "земным уголком". В "уголке" - клейкая зелень березы,
вольера, в которой орали от тесноты у кормушек желтые попугайчики,
эффектно подсвеченный круглый аквариум, в котором недавно сдохла
последняя рыба. Я остановился перевести дыхание. На дне аквариума
бурлил султан воздушных пузырьков аэрации.
Верхний куб нашего гермопоселкового здания-пирамиды - царство
диспетчеров и связистов. Мимоходом я заглянул в безлюдный кабинет
Можаровского и, никуда уже не заглядывая, направился прямо в
диспетчерский зал. Меня угнетало предчувствие: что-то случилось на
буровой и долгожданный мой отдых в столице опять пропадет.
С этим предчувствием я вошел в зал. У западной секции обширного
пульта диспетчерского терминала стояло человек восемь. Можаровский
сидел - рыжая его голова пылала пожаром на фоне светящегося экрана
сектора Амазонии. Когда я вошел, он зачем-то выключил экран, и все
уставились на меня.
- В чем дело? - спросил я.
- Да вот, понимаешь... - проговорил Адам, освобождая кресло.
Я огл
