Пантелеев Алексей Иванович (Пантелеев Л) - История Одного Автографа
Алексей Иванович Пантелеев
(Л.Пантелеев)
История одного автографа
Одно из самых стыдных воспоминаний моей юности, а может быть, и всей
жизни связано с именем Корнея Ивановича Чуковского. Это тот случай, когда
воспоминание не только причиняет боль, но заставляет тебя хвататься за
голову, кусать губы, стонать, морщиться и даже, - как это было и со Львом
Николаевичем Толстым, - подпрыгивать.
Я совершенно не помню, с чего это началось, почему и при каких
обстоятельствах Корней Иванович предложил мне участвовать в прогулке с
американцами. Впрочем, почему он пригласил именно меня - об этом я теперь
догадываюсь.
Передо мной лежит его недатированная записка. Думаю, что это 1929 год.
"Дорогой Алексей Иванович.
Какой ужас, что у Вас нет телефона! Умоляю Вас простить меня: меня
спешно вызвали по важнейшему делу. Но живой или мертвый, я буду в 64 очаге в
11 часов утра.
Точный адрес:
Лахтинская 15. Близ Большого проспекта. 64 очаг. Трамвай № 22.
Приходите непременно!
Простите!
Ваш Чуковский".
И другое письмо - открытка от декабря 1929 года. В конце ее такие
строчки:
"Американец вновь собирается к нам и пишет мне любовные письма. Во
всяком письме он кланяется Вам.
Он для чего-то учится русскому языку. Вскоре будет читать и "Крокодила"
и "Шкиду"..."
О ком идет речь, что это за американец? Хоть убейте, не знаю. Не знал и
тогда. Имени его я тоже не запомнил, хотя долгое время у меня зачем-то
хранилась его визитная карточка. Кажется, д-р Гордон, или Грэхем, или что-то
в этом роде. На "г".
Помню только, что высокий, веселый, румяный и, на мой тогдашний взгляд,
пожилой, то есть лет под сорок, вероятно. (Мой тогдашний взгляд - это взгляд
двадцатилетнего.)
Вообще-то этот д-р Г. не был главной фигурой. Главной фигурой была
старая - эта уж по-настоящему старая - американка, миллиардерша, этакая
госпожа из Сан-Франциско, приехавшая в Страну Советов, чтобы познакомиться с
постановкой у нас воспитательного дела. Интересовалась она и маленькими
детьми, даже грудными, и подростками, и мальчиками нормальными, и ребятами
социально запущенными, то есть правонарушителями, малолетними преступниками.
Думаю, что именно поэтому Корней Иванович и пригласил меня участвовать
вместе с ним и американцами в посещении 64-го очага. Об этом очаге я тоже,
увы, ничего не могу рассказать - опять провал в памяти. Зато очень хорошо
помню наше возвращение оттуда. Летний солнечный день. Мы идем по Невскому
мимо Казанского собора, и Корней Иванович рассказывает американцам - обо
мне. Говорят по-английски, на языке, которым я не владею, но я отлично
понимаю, что речь идет обо мне, и понимаю, о чем именно говорят. Корней
Иванович, не жалея красок и не жалея вдохновения, рисует перед нашими
спутниками историю малолетнего злодея, юного гангстера, прославленного
бандита. Отдельные слова мне понятны: тюрьма, Сибирь, взлом, взломщик,
побег... По тем любопытным, даже, пожалуй, неприлично любопытным взглядам,
которые то и дело бросают на меня заокеанские гости, я могу догадаться, что
они страшно увлечены, заинтересованы и заинтригованы. Тем более что ведь
бандит, который скромно, как мальчик, шагает сейчас возле них по обочине
тротуара, уже не бандит, а "бывший бандит". Он перековался. Покаялся.
Поставил крест на своем темном прошлом. И мало того - успел написать обо
всем этом книгу.
Как же я чувствовал себя тогда - на Невском и позже, в "Европейской"
гостинице, куда нас пригласили к себе американцы? Должен признаться, что мне
было не толь
