Пантелеев Алексей Иванович (Пантелеев Л) - Пакет
Алексей (Леонид) Пантелеев
(Алексей Иванович Пантелеев)
ПАКЕТ
Нет, дорогие товарищи, героического момента в моей жизни я не припомню.
Жизнь моя довольно обыкновенная, серая.
В детстве я был пастухом и сторожил заграничных овечек у помещика
Ландышева. Потом я работал в городе Николаеве плотницкую работу. Потом
меня взяли во флот. Потом революция. Потом воевал, конечно. Потом учили
меня читать и писать. Потом - арифметику делать.
А теперь я заведую животноводческим совхозом имени Буденного. А почему
я заведую животноводческим совхозом имени Буденного - я расскажу после.
Сейчас я хочу рассказать совсем небольшой, пустяковый случай, как я
однажды на фронте засыпался.
Было это в гражданскую войну. Состоял я в бойцах буденновской конной
армии при особом отряде товарища Заварухина. Было мне в ту пору совсем
пустяки: двадцать четыре года.
Стояли мы с нашей дивизией в небольшом селе Тыри.
Дело было у нас плоховато: слева Шкуро теснит, справа Мамонтов, а
спереду генерал Улагай напирает.
Отступали.
Помню, я два дня не спал. Помню, еле ходил. Мозоли натер на левой ноге.
В ту пору у меня еще обе ноги при себе были.
Ну, помню, сел я у ворот на схсуссчку и с левой ноги сапог сымаго. Тяну
я сапог и думаю:
"Ой, - думаю, - как я теперь ходить буду? Ведь вот дура, какие пузыри
натер!"
И только я это подумал и снял сапог - из нашего штаба посыльный.
- Трофимов! - кричит. - Живее! До штаба! Товарищ Заварухин требует.
- Есть, - говорю. - Тьфу!
Подцепил я сапог и портянки и на одной ноге - в штаб.
"Что, - думаю, - за черт? У человека ноги отнимаются, а тут бегай, как
маленький!"
- Да! - говорю. - Здорово, комиссар. Зачем звали?
Заварухин сидит на подоконнике и считает на гимнастерке пуговицы. Он
всегда пуговицы считал. Нервный был. Из донецких шахтеров.
- Садись, - говорит, - Трофимов, на стул.
- Есть, - говорю.
И сел. Сапог и портянки держу на коленях. А он с подоконника встал,
пуговицу потрогал и говорит:
- Вот, - говорит, - Трофимов... Есть у меня к тебе зеликое дело. Дай
мне, пожалуйста, слово, что умрешь, если нужно, во имя революции.
Встал я со стула. Зажмурился. Портянки бросил.
- Есть, - говорю. - Умру.
- Одевайся! - говорит.
Обулся я живо. Мозоли в сапог запихал. Подтянул голенище. Каблуком
прихлопнул.
- Ох! - говорю. - Так точно. Слушаю.
- Вот, - говорит. И вынимает он из ящика пакет.
Огромный бумажный конверт с двумя сургучовыми печатями. - Вот, -
говорит, - получай! Бери коня и скачи до Луганска, в штаб Конной армии.
Передашь сей пакет лично товарищу Буденному.
- Есть, - говорю. - Передам. Лично.
- Ты знай, Трофимов, - говорит товарищ Заварухии - что дело у нас
невеселое, гиблое дело... Слева Шкуро теснит, справа Мамонтов, а сперсду
Улагай напирает. Опасное твое поручение. На верную смерть я тебя посылаю.
- Что ж,-говорю. - Есть такое дело! Заметано...
- Возможно, - говорит, - что хватит тебя белогвардейская пуля, а то и
живого возьмут. Так ты смотри, - ведь в пакете тут важнейшие оперативные
сводки.
- Есть, - говорю. - Не отдам пакета. Сгорю вместе с ним.
- Уничтожь, - говорит, - его в крайнем случае.
А если Луганска достигнешь, то вот в коротких словах содержание сводок:
слева Шкуро теснит, справа Мамонтов, а спереди Улагай наступает. Требуется
ударить последнего в тыл и любой ценой удержать центр, дабы не соединились
разрозненные казачьи части. В нашей дивизии бойцов столько-то и
столько-то. У противника вдвое больше. Без экстренной помощи - гибель.
- Понятно, - говорю. - Гибель.
