Панфилов Геннадий - Продолжение
Геннадий Панфилов
ПРОДОЛЖЕНИЕ
... В изгибе плавном рука ладонью опустилась на прилавок, как бы
намеренно себя предлагая для постороннего обозрения, обручального кольца и
других украшений на ней не было, отчего, безусловно, она выигрывала, являя
без помех в первозданной чистоте глянец и смуглоту кожи на тонких пальцах
и узком запястье, контрастно пресекаемом длинным рукавом льняного платья,
которое идеально облегало статную фигуру продавщицы - лучшей рекламы
вязаным изделиям из льна нельзя придумать.
Смуглый цвет вызывающе демонстрировали и длинная шея, и открытое
продолговатое лицо, отзывчивые карие глаза на котором никак не вязались с
магазином и всяческим торгом. Очевидно было, что они выражали нечто
большее, нежели то, к чему обязывала должность. Кротость, жертвенность,
чистота помыслов им были свойственны в той же мере, как стройность - ее
фигуре, мягкая проникновенность - голосу, каштановый цвет - волосам,
ниспадавшим волнами на плечи. Взгляд ее, исполненный тихой, печальной
женственности...
- Я слушаю, слушаю, - сказал он и посмотрел на Хромова учтиво и вместе
с тем заинтересованно. - Что дальше?
- Дальше ничего, Константин Николаевич, - Хромов удрученно вздохнул и
опустил голову. Игривый октябрьский ветерок теребил в его руках
испещренные мелким почерком и во многих местах вымаранные и перечеркнутые
листы бумаги. Еще назойливей и бесцеремонней обращался ветер с березками,
что кучковались или стояли порознь - и рядом, и поодаль. Он безнаказанно
шалил, подкрадываясь к ним то с одной стороны, то с другой, раскачивал их
стволы, срывал листья - и пожелтевшие, и еще зеленые. Выражая
неудовольствие, деревья сердито зашелестели кронами, как бы шикая на него.
Так делают взрослые с распоясавшимся ребенком.
Призывая к тишине и покою, они прикладывают к губам указательный палец,
изображая при этом строгое, а то и угрожающее лицо. И чудо свершилось -
угроза возымела действие, приструненное дитя, ветерок то есть, вжал голову
в плечи и какое-то время безобидно, мирно играл понизу, преследуя по
асфальту и бетонным плитам легкие обертки от жвачек и "сникерсов". А
березы, улучив передышку, склонили свои макушки как можно ближе к
площадке, к скамьям, на одной из которых велся чрезвычайно интригующий
деревья разговор.
- Дальше ничего не вышло, Константин Николаевич, - угрюмо повторил
Хромов и растерянно улыбнулся собеседнику. - Месяц бился с продолжением, и
все впустую.
Что ни напишу, чувствую - не то, суесловие. Я не поэт, но и в прозе...
- Тут, на полуфразе, Хромов почему-то смутился и замолк.
- Вот-вот, - ровно, задумчиво отозвался Батюшков и перевел взгляд на
отлитую из металла скульптурную композицию из лошади, спешившегося
всадника, античной богини, Пегаса.
Не без волнения всматривался Хромов в профиль сидевшего рядом пожилого
человека, почти старика, некогда известного поэта, у которого учился сам
Александр Сергеевич Пушкин. Темно-серые глаза Батюшкова, быстрые и
выразительные, смотрели тихо, робко, густые, с проседью брови не
двигались, никаких следов безумия на худощавом лице с большим, открытым
лбом не чувствовалось, напротив, весь облик его проявлял ум, характер,
достоинство и настойчиво напоминал чье-то древнеримское в мраморе
изваяние, чему в немалой степени способствовали короткие вьющиеся седые
волосы и прямая, осанистая, сохранившая военную выправку фигура.
Одет он был по моде середины прошлого века в прогулочный, тщательно
отглаженный сюртук, из-под жилета выглядывала белая, тонк
