Парнов Еремей - Проснись В Фамагусте
Еремей Иудович ПАРНОВ
ПРОСНИСЬ В ФАМАГУСТЕ
Пропахший дымом паленого кизяка, старый буддийский монах спустился с
башни. Прополоскав рот святой водой из узорного нефритового флакончика, он
со стоном разогнул истерзанную радикулитом поясницу и поплелся доложить,
что с перевала идет пешком чужеземец. Ни самого перевала, скрытого от глаз
горами, ни тем более таинственного ходока, которого ожидали еще два
дневных перехода, он, конечно, не видел...
1
Обнаружив, что перевал Лха-ла забит снежной пробкой, Макдональд
вынужден был спуститься в ущелье, где в глубоко пропиленном стремительным
потоком каньоне, словно в аэродинамической трубе, ревела река. Всего лишь
тысяча футов по вертикали, но спуск этот был равен перемещению на тысячу
лет назад, стремительному падению в совершенно иное пространство.
Едва кончилась граница вечной зимы и островки подтаявшего снега стали
чередоваться с жесткими кустами белого рододендрона, поворот тропы
обозначил ошеломительную смену декораций. Острые контуры непокоренных
сверкающих восьмитысячников, яркостью белизны затмевающих облака, властно
урезали горизонт. Беспредельная даль, где волнистые матовые хребты всех
оттенков синевы постепенно выкатывались нарастающими валами, обернулась
пропастью, в которой тяжело и медлительно курился туман. Так всегда бывает
в горах, где нет прямых и близких путей, и латеральные дороги обрекают
путника на изнурительное кружение в хаотическом лабиринте. Но всему
приходит конец, и щебнистая тропа, что так пугающе близко висела над
обрывом, неожиданно уперлась в чуть наклоненную кверху стену, тщательно
сложенную из темного плоского камня, покрытого сернистой накипью
лишайника. Прилепившиеся к склону невысокие башни и культовые обелиски,
выступавшие над оградой, казались естественным продолжением гор. Крепость
напоминала причудливый монолит, сотворенный ветрами, или исполинскую
кристаллическую друзу, вырванную тектоническим взрывом из потаенных
складок и жил. Не верилось, что так может выглядеть человеческое жилье.
Обрамленная скальными осыпями неподвижная панорама дышала безмерным
одиночеством и вечным покоем.
Форт, помеченный на кроках Макдональда малопонятной надписью
«Всепоглощающий свет», отчетливо вырисовывался в пустоте медно-зеленых
небес и, по мере приближения, все более походил на некрополь, где вечным
сном почивали неведомые полубоги. И под стать ему была неправдоподобная
перспектива, пробуждавшая глухую струну атавистической памяти. В зените
незрелым арбузным семечком отрешенно белела луна, а над цепью хребтов
пылали предзакатным накалом четыре одинаково страшных солнца, бесконечно
преломляясь и жестко дробясь в ледяных плоскостях.
Было на удивление тихо. Безжизненно свисали с шестов молитвенные
флаги, и бабочки, раскрыв крылья, как бы намертво прилипли к лиловым
лепесткам первоцвета. Шевельнулось смутное желание по обычаю шерпов
пропеть благодарственную мантру или, встав на колени, громко, от всей души
выругаться.
Испытывая непонятное беспокойство, Макдональд сбросил рюкзак и присел
в сторонке на камень с вездесущим тибетским заклинанием
«ом-мани-пдмэ-хум», обращенным к милостивому бодхисатве с одиннадцатью
головами и четырьмя парами рук, всегда готовых прийти на помощь бьющемуся
в тенетах иллюзий человеческому существу. Отсюда форт не был виден, и
путника тоже нельзя было увидеть из его узких, затененных карнизами окон.
Тронув щетину на изъязвленном, покрытом запекшимися корками лице,
Макдональд окинул себя критическим ок
